Page 150 - «Детские годы Багрова-внука»
P. 150

просьбы в сенат, за что получал по-тогдашнему немалую плату. Вот этот-то

               Пантелей  часто  стоял  перед  моим  отцом,  слушая  бумаги  и  рассуждая  о
               делах,  которые  отец  намеревался  начать.  Я  как  теперь  гляжу  на  него:
               высокий  ростом,  благообразный  лицом,  с  длинными  русыми  волосами,  в
               которых  трудно  было  разглядеть  седину,  в  длинном  сюртуке  горохового
               цвета  с  огромными  медными  пуговицами,  в  синих  пестрых  чулках  с
               красными  стрелками  и  башмаках  с  большими  серебряными  пряжками,
               опирался  он  на  камышовую  трость с  вызолоченным  набалдашником. Это
               был замечательный представитель старинных слуг, которые уже перевелись
               и которые очень удачно схвачены Загоскиным в его романах. Ни за что в
               свете не соглашался Пантелей Григорьич сесть не только при моем отце, но
               даже при мне, и никогда не мог я от него отбиться, чтоб он не поцеловал
               моей руки. И память, и дар слова были у него удивительные: года, числа
               указов и самые законы знал он наизусть. Он постоянно держал одного или
               двух учеников, которые и жили у него в особом флигельке о двух горницах
               с кухнею, выстроенном им на свой кошт. У него с утра до вечера читали и
               писали, а он обыкновенно сидел на высокой лежанке, согнув ноги, и курил

               коротенькую  трубку;  слух  у  него  был  так  чуток,  что  он  узнавал  походку
               всякого, кто приходил к нему в горницу, даже мою. Я охотно и часто ходил
               бы  к  нему  послушать  его  рассказов  о  Москве,  сопровождаемых  всегда
               потчеваньем его дочки и жены, которую обыкновенно звали «Сергеевна»;
               но старик не хотел сидеть при мне, и это обстоятельство, в соединении с
               потчеваньем, не нравившимся моей матери, заставило меня редко посещать
               Пантелея Григорьича.
                     Наконец выпал сильный снег, давно ожидаемый и людьми и природой,
               как  выражалась  моя  мать.  Мы  поспешно  собрались  в  дальнюю  дорогу.
               Прасковья Ивановна настоятельно потребовала, чтоб отец показал ей всю
               свою  семью.  Ее  требование  считалось  законом  –  и  мы  отправлялись  по
               первому  зимнему  пути,  по  первозимью,  когда  дорога  бывает  гладка  как
               скатерть и можно ещё ехать парами и тройками в ряд. Мы поехали на своих

               лошадях: я с отцом и матерью в повозке, а сестрица с братцем, Парашей и
               кормилицей  –  в  возке,  то  есть  крытой  рогожей  повозке.  Я  не  стану
               описывать нашей дороги: она была точно так же скучна и противна своими
               кормёжками  и  ночёвками,  как  и  прежние;  скажу  только,  что  мы
               останавливались  на  целый  день  в  большой  деревне  Вишенки,
               принадлежащей той же Прасковье Ивановне Куролесовой. Там был точно
               такой  же  удобный  и  тёплый  флигель  для  наезда  управляющего,  как  и  в
               Парашине,  даже  лучше.  В  той  половине,  где  некогда  останавливался
               страшный  барин,  висели  картины  в  золотых  рамах,  показавшиеся  мне
   145   146   147   148   149   150   151   152   153   154   155