Page 151 - «Детские годы Багрова-внука»

чудесными; особенно одна картина, представлявшая какого-то воина в

шлеме, в латах, с копьем в руке, едущего верхом по песчаной пустыне. Мне
с улыбкой говорили, что все картины покойный Михайла Максимыч
(царство ему небесное!) изволил отнять у своих соседей. Отец мой точно
так же, как в Парашине, осматривал всё хозяйство, только меня с собой
никуда не брал, потому что на дворе было очень холодно. Селение
Вишенки славилось богатством крестьян и особенною охотою их до
хороших, породистых лошадей, разведённых покойным мужем Прасковьи
Ивановны. Многие старики приходили с разными приносами: с сотовым
мёдом, яйцами и живою птицею. Отец ничего не брал, а мать и не выходила
к старикам. Очевидно, что и здесь смотрели на нас как на будущих господ,
хотя никого из багровских крестьян там не было. Из Вишенок приехали мы
в село Троицкое, Багрово тож, известное под именем Старого, или
Симбирского, Багрова. Там был полуразвалившийся домишко, где жили
некогда мой дедушка с бабушкой, где родились все мои тётки и мой отец. Я
заметил, что отец чуть не заплакал, войдя в старые господские хоромы (так
называл их Евсеич) и увидя, как всё постарело, подгнило, осело и

покосилось. Матери моей очень не понравились эти развалины, и она
сказала: «Как это могли жить в такой мурье и где тут помещались?» В
самом деле, трудно было отгадать, где тут могло жить целое семейство, в
том числе пять дочерей. Видно, небольшие были требования на удобства в
жизни. «Это, Серёжа, наше родовое именье, – говорил мне отец, –
жалованное нам от царей; да теперь половина уж не наша». Эти последние
слова произвели на меня какое-то особенное, неприятное впечатление,
которого я объяснить себе не умел. Мы приехали поутру, а во время обеда
уже полон был двор крестьян и крестьянок. Не знаю отчего, на этот раз,
несмотря на мороз, мать согласилась выйти к собравшимся крестьянам и
вывела меня. Мы были встречены радостными криками, слезами и
упреками: «За что покинули вы нас, прирожденных крестьян ваших!» Мать
моя, не любившая шумных встреч и громких выражений любви в

подвластных людях, была побеждена искренностью чувств наших добрых
крестьян – и заплакала; отец заливался слезами, а я принялся реветь.
Ничего не было припасённого, и попотчевать крестьян оказалось нечем.
Отец обещал приехать через неделю и тогда угостить всех. Все отвечали,
что ничего не нужно, и просили только принять от них «хлеб-соль».
Отказать было невозможно, хотя решительно некуда было девать
крестьянских гостинцев.
Кое-как отец после обеда осмотрел свое собственное небольшое
хозяйство и всё нашёл в порядке, как он говорил; мы легли рано спать, и