Page 154 - «Детские годы Багрова-внука»

писал покойный брат Степан Михайлович: Серёжа похож на дядю Григорья

Петровича, девочка какая-то замухрышка, а маленький сынок какой-то
чернушка». Она громко засмеялась, взяла за руку мою мать и повела в
гостиную; в дверях стояло много гостей, и тут начались рекомендации,
обниманья и целованья. Я получил было неприятное впечатление от слов,
что моя милая сестрица замухрышка, а братец чернушка, но, взглянув на
залу, я был поражён её великолепием: стены были расписаны яркими
красками, на них изображались незнакомые мне леса, цветы и плоды,
неизвестные мне птицы, звери и люди, на потолке висели две большие
хрустальные люстры, которые показались мне составленными из алмазов и
бриллиантов, о которых начитался я в Шехеразаде; к стенам во многих
местах были приделаны золотые крылатые змеи, державшие во рту
подсвечники со свечами, обвешанные хрустальными подвесками;
множество стульев стояло около стен, все обитые чем-то красным. Не
успел я внимательно рассмотреть всех этих диковинок, как Прасковья
Ивановна, в сопровождении моей матери и молодой девицы с умными и
добрыми глазами, но с большим носом и совершенно рябым лицом,

воротилась из гостиной и повелительно сказала: «Александра! Отведи же
Софью Николавну и детей в комнаты, которые я им назначила, и устрой
их». Рябая девица была Александра Ивановна Ковригина, двоюродная моя
сестра, круглая сирота, с малых лет взятая на воспитанье Прасковьей
Ивановной; она находилась в должности главной исполнительницы
приказаний бабушки, то есть хозяйки дома. Она очень радушно и ласково
хлопотала о нашем помещении и очень скоро подружилась с моей матерью.
Нам отвели большой кабинет, из которого была одна дверь в столовую, а
другая – в спальню; спальню также отдали нам; в обеих комнатах, лучших
в целом доме, Прасковья Ивановна не жила после смерти своего мужа: их
занимали иногда почётные гости, обыкновенные же посетители жили во
флигеле. В кабинете, как мне сказали, многое находилось точно в том виде,
как было при прежнем хозяине, о котором упоминали с каким-то страхом.

На одной стене висела большая картина в раззолоченных рамах,
представлявшая седого старичка в цепях, заключённого в тюрьму, которого
кормила грудью молодая прекрасная женщина (его дочь, по словам
Александры Ивановны), тогда как в окошко с железной решёткой
заглядывали два монаха и улыбались. На других двух стенах также висели
картины, но небольшие; на одной из них была нарисована швея, точно с
живыми глазами, устремлёнными на того, кто на неё смотрит. В углу стояло
великолепное бюро красного дерева с бронзовою решёткою и бронзовыми
полосами и с финифтяными бляхами на замках. Мать захотела жить в