Page 238 - «Детские годы Багрова-внука»

мне в голову. К обеду все воротились и привезли с собой попа с попадьей,

накрыли большой стол в зале, уставили его множеством кушаний; потом
подали разных блинов и так же аппетитно все кушали (разумеется, кроме
отца и матери), крестясь и поминая бабушку, как это делали после смерти
дедушки. Я почти ничего не ел, потому что разнемогался, даже дремал;
помню только, что мать не захотела сесть на первое место хозяйки и
сказала, что «покуда сестрица Татьяна Степановна не выйдет замуж, – она
будет всегда хозяйкой у меня в доме». Помню также, что оба мои дяди, и
даже Кальпинская с Лупеневской, много пили пива и наливок и к концу
обеда были очень навеселе. Встав из-за стола, я прилёг на канапе, заснул –
и уже ничего не помню, как меня перенесли на постель. Я пролежал в жару
и в забытьи трое суток. Опомнившись, я сначала подумал, что проснулся
после долгого сна. Мать сидела подле меня бледная, жёлтая и худая, но
какое счастие выразилось на её лице, когда она удостоверилась, что я не
брежу, что жар совершенно из меня вышел! Какие радостные слёзы
потекли по её щекам! Как она на меня смотрела, как целовала мои руки!..
Но я с удивлением принимал её ласки; я ещё более удивился, заметив, что

голова и руки мои были чем-то обвязаны, что у меня болит грудь, затылок и
икры на ногах. Я хотел было встать с постели, но не имел сил
приподняться… Тут только мать рассказала мне, что я был болен, что я
лежал в горячке, что к голове и рукам моим привязан черный хлеб с
уксусом и толчёными можжевеловыми ягодами, что на затылке и на груди у
меня поставлены шпанские мушки, а к икрам горчичники… Может быть,
всё это было ненужно, а может быть, именно дружное действие всех этих
лекарств перервало горячку так скоро. Ничего нет приятнее
выздоравливанья после трудной болезни, особенно когда видишь, какую
радость производит оно во всех окружающих. Пришёл отец, сестрица с
братцем, все улыбались, все обнимали и целовали меня, а мать бросилась
на колени перед кивотом с образами, молилась и плакала. Я сейчас
вспомнил, что маменька никогда при других не молится, и подумал, что же

это значит? Сердце сказало мне причину… Но мать уже перестала
молиться и обратила всё свое внимание, всю себя на попечение и заботы
обо мне. Опасаясь, чтоб разговоры и присутствие других меня не
взволновали, она не позволила никому долго у меня оставаться. Я в самом
деле был так слаб, что утомился и скоро заснул. Это уже был сон
настоящий, восстановитель сил, и через несколько часов я проснулся
гораздо бодрее и крепче. Тут уже пришли ко мне и тётушки Аксинья и
Татьяна Степановны, очень обрадованные, что мне лучше, а потом пришёл
Евсеич, который даже плакал от радости. От него я узнал, что все гости и