Page 239 - «Детские годы Багрова-внука»

родные на другой же день моей болезни разъехались; одна только

добрейшая моя крёстная мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной
тревоге и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при случае в
чём-нибудь помочь им, тогда как её собственные дети, оставшиеся дома,
были не очень здоровы. Мать горячо ценила её добрую и любящую душу и
благодарила её как умела. Видя, что мне гораздо лучше, что я
выздоравливаю, она упросила Аксинью Степановну уехать немедленно
домой.
Выздоровление моё тянулось с неделю; но мне довольно было этих
дней, чтоб понять и почувствовать материнскую любовь во всей её силе. Я,
конечно, и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня мать;
я наслышался и даже помнил, будто сквозь сон, как она ходила за мной,
когда я был маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей
смерти; я знал, что неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но
воспоминание и рассказы не то, что настоящее, действительно сейчас
происходящее дело. Обыкновенная жизнь, когда я был здоров, когда
никакая опасность мне не угрожала, не вызывала так ярко наружу

лежащего в глубине души, беспредельного чувства материнской любви. Я
несколько лет сряду не был болен, и вдруг в глуши, в деревне, без всякой
докторской помощи, в жару и бреду увидела мать своего первенца,
любимца души своей… Понятен испытанный ею мучительный страх –
понятен и восторг, когда опасность миновалась. Я уже стал постарше и был
способен понять этот восторг, понять любовь матери. Эта неделя много
вразумила меня, много развила, и моя привязанность к матери, более
сознательная, выросла гораздо выше моих лет. С этих пор, во всё остальное
время пребывания нашего в Багрове, я беспрестанно был с нею, чему
способствовала и осенняя ненастная погода. Разумеется, половина времени
проходила в чтении вслух; иногда мать читала мне сама, и читала так
хорошо, что я слушал за новое – известное мне давно, слушал с особенным
наслаждением и находил такие достоинства в прочитанных матерью

страницах, каких прежде не замечал.
Между тем еще прежде моего совершенного выздоровления воротился
нарочный, посланный с письмом к бабушке Прасковье Ивановне. Он
привёз от неё хотя не собственноручную грамотку, потому что Прасковья
Ивановна писала с большим трудом, но продиктованное ею длинное
письмо. Я говорю длинное относительно тех писем, которые диктовались
ею или были писаны от её имени и состояли обыкновенно из нескольких
строчек. Прасковья Ивановна вполне оценила, или, лучше сказать,
почувствовала письмо моей матери. Она благодарила за него в сильных и