Page 33 - «Детские годы Багрова-внука»

объяснил мне отец, а оттого, что вода шла везде сквозь плотину. Эта

дрянная мельница показалась мне чудом искусства человеческого. Прежде
всего я увидел падающую из каузной трубы струю воды прямо на водяное
колесо, позеленевшее от мокроты, ворочавшееся довольно медленно, всё в
брызгах и пене; шум воды смешивался с каким-то другим гуденьем и
шипеньем. Отец показал мне деревянный ларь, то есть ящик, широкий
вверху и узенький внизу, как я увидал после, в который всыпают хлебные
зерна. Потом мы сошли вниз, и я увидел вертящийся жернов и над ним
дрожащий ковшик, из которого сыпались зёрна, попадавшие под камень;
вертясь и раздавливая зёрна, жернов, окружённый лубочной обечайкой,
превращал их в муку, которая сыпалась вниз по деревянной лопаточке.
Заглянув сбоку, я увидел другое, так называемое сухое колесо, которое
вертелось гораздо скорее водяного и, задевая какими-то кулаками за
шестерню, вертело утверждённый на ней камень; амбарушка была
наполнена хлебной пылью и вся дрожала, даже припрыгивала. Долго
находился я в совершенном изумлении, разглядывая такие чудеса и
вспоминая, что я видел что-то подобное в детских игрушках; долго

простояли мы в мельничном амбаре, где какой-то старик, дряхлый и
сгорбленный, которого называли засыпкой, седой и хворый, молол всякое
хлебное ухвостье для посыпки господским лошадям; он был весь белый от
мучной пыли; я начал было расспрашивать его, но, заметя, что он часто и
задыхаясь кашлял, что привело меня в жалость, я обратился с остальными
вопросами к отцу: противный Мироныч и тут беспрестанно вмешивался,
хотя мне не хотелось его слушать. Когда мы вышли из мельницы, то я
увидел, что хлебная пыль и нас выбелила, хотя не так, как засыпку. Я
сейчас начал просить отца, чтоб больного старичка положили в постель и
напоили чаем; отец улыбнулся и, обратясь к Миронычу, сказал: «Засыпка,
Василий Терентьев, больно стар и хвор; кашель его забил, и ухвостная
пыль ему не годится; его бы надо совсем отставить от старичьих работ и не
наряжать в засыпки». – «Как изволите приказать, батюшка Алексей

Степаныч, – отвечал Мироныч, – да не будет ли другим обидно? Его
отставить, так и других надо отставить. Ведь таких дармоедов и лежебоков
много. Кто же будет старичьи работы исполнять?» Отец отвечал, что не все
же старики хворы, что больных надо поберечь и успокоить, что они на свой
век уже поработали. «Ведь ты и сам скоро состаришься, – сказал мой
отец, – тоже будешь дармоедом и тогда захочешь покою». Мироныч
отвечал: «Слушаю-с; по приказанию вашему будет исполнено; а этого-то
Василья Терентьева и не надо бы миловать: у него внук буян и намнясь
чуть меня за горло не сгреб». Отец мой с сердцем отвечал, и таким