Page 35 - «Детские годы Багрова-внука»

сидя в сложенной вчетверо белой кошме, я покачивался точно как в

колыбели, висящей на гибком древесном сучке. По колеям степной дороги
роспуски опускались так низко, что растущие высоко травы и цветы
хлестали меня по ногам и рукам, и это меня очень забавляло. Я даже
успевал срывать цветочки. Но я заметил, что для больших людей так сидеть
неловко потому, что они должны были не опускать своих ног, а вытягивать
и держать их на воздухе, чтоб не задевать за землю; я же сидел на
роспусках почти с ногами, и трава задевала только мои башмаки. Когда мы
проезжали между хлебов по широким межам, заросшим вишенником с
красноватыми ягодами и бобовником с зеленоватыми бобами, то я упросил
отца остановиться и своими руками нарвал целую горсть диких вишен,
мелких и жёстких, как крупный горох; отец не позволил мне их отведать,
говоря, что они кислы, потому что не поспели; бобов же дикого персика,
называемого крестьянами бобовником, я нащипал себе целый карман;
я хотел и ягоды положить в другой карман и отвезти маменьке, но отец
сказал, что «мать на такую дрянь и смотреть не станет, что ягоды в кармане
раздавятся и перепачкают мое платье и что их надо кинуть». Мне жаль

было вдруг расстаться с ними, и я долго держал их в своей руке, но наконец
принужден был бросить, сам не знаю, как и когда.
В тех местах, где рожь не наклонилась, не вылегла, как говорится, она
стояла так высоко, что нас с роспусками и лошадьми не было видно. Это
новое зрелище тоже мне очень нравилось. Долго мы ехали межами, и вот
начал слышаться издалека какой-то странный шум и говор людей; чем
ближе мы подъезжали, тем становился он слышнее, и, наконец, сквозь
несжатую рожь стали мелькать блестящие серпы и колосья горстей
срезанной ржи, которыми кто-то взмахивал в воздухе; вскоре показались
плечи и спины согнувшихся крестьян и крестьянок. Когда мы выехали на
десятину, которую жали человек с десять, говор прекратился, но зато
шарканье серпов по соломе усилилось и наполняло всё поле
необыкновенными и неслыханными мною звуками. Мы остановились,

сошли с роспусков, подошли близко к жнецам и жницам, и отец мой сказал
каким-то добрым голосом: «Бог на помощь!» Вдруг все оставили работу,
обернулись к нам лицом, низко поклонились, а некоторые крестьяне,
постарше, поздоровались с отцом и со мной. На загорелых лицах была
написана радость, некоторые тяжело дышали, у иных были обвязаны
грязными тряпицами пальцы на руках и босых ногах, но все были бодры.
Отец мой спросил: сколько людей на десятине? не тяжело ли им? и,
получив в ответ, что «тяжеленько, да как же быть, рожь сильна, прихватим
вечера…» – сказал: «Так жните с богом…» – и в одну минуту засверкали