Page 28 - «Детские годы Багрова-внука»

треща, и звеня, и ломаясь; иногда вдруг лучина начинала шипеть, и струйка

серого дыма начинала бить, как струйка воды из фонтанчика, вправо или
влево. Отец растолковал мне, что это была струйка не дыма, а пара от
сырости, находившейся в лучине. Всё это меня очень занимало, и мне было
досадно, когда принесли дорожную свечу и погасили лучину. Мы все
провели ночь очень спокойно под своими пологами, без которых мы никуда
не ездили. Ночью дождь прошёл; хотя утро было прекрасное, но мы
выехали не так рано, потому что нам надобно было переехать всего
пятнадцать вёрст до Парашина, где отец хотел пробыть целый день. Слыша
часто слово «Парашино», я спросил, что это такое? и мне объяснили, что
это было большое и богатое село, принадлежавшее тётке моего отца,
Прасковье Ивановне Куролесовой, и что мой отец должен был осмотреть в
нём все хозяйство и написать своей тётушке, всё ли там хорошо, всё ли в
порядке. Вёрст за восемь до села пошли парашинские поля, покрытые
спелою, высокою и густою рожью, которую уже начали жать. Поля
казались так обширны, как будто им и конца не было. Отец мой говорил,
что он и не видывал таких хлебов и что нынешний год урожай отличный.

Молодые крестьяне и крестьянки, работавшие в одних рубахах, узнали
наших людей и моего отца; воткнув серпы свои в сжатые снопы, они
начали выбегать к карете. Отец велел остановиться. По загорелым лицам
жнецов и жниц текли ручьи пота, но лица были веселы; человек двадцать
окружили нашу карету. Все были так рады. «Здравствуй, батюшка Алексей
Степаныч! – заговорил один крестьянин постарше других, который был
десятником, как я после узнал, – давно мы тебя не видали. Матушка
Прасковья Ивановна отписала к нам, что ты у нас побываешь. Насилу мы
тебя дождались». Отец мой, не выходя из кареты, ласково поздоровался со
всеми и сказал, что вот он и приехал к ним и привёз свою хозяйку и детей.
Мать выглянула из окна и сказала: «Здравствуйте, мои друзья!» Все
поклонились ей, и тот же крестьянин сказал: «Здравствуй, матушка Софья
Николавна, милости просим. А это сынок, что ли, твой?» – продолжал он,

указав на меня. «Да, это мой сын, Серёжа, а дочка спит», – отвечал отец.
Меня высунули из окошка. Мне также все поклонились и назвали меня
Сергеем Алексеичем, чего я до тех пор не слыхивал. «Всем вам мы рады,
батюшка Алексей Степаныч», – сказал тот же крестьянин. Радость была
непритворная, выражалась на всех лицах и слышна была во всех голосах. Я
был изумлён, я чувствовал какое-то непонятное волнение и очень полюбил
этих добрых людей, которые всех нас так любят. Отец мой продолжал
разговаривать и расспрашивать о многом, чего я и не понимал; слышал
только, как ему отвечали, что, слава богу, все живут помаленьку, что с