Page 67 - «Детские годы Багрова-внука»

звёзды; всё это сажалось на железный лист, усыпанный мукою, и

посылалось в кухонную печь, откуда приносилось уже перед самым
обедом, совершенно готовым и поджарившимся. Мать, щегольски
разодетая, по данному ей от меня знаку, выбегала из гостиной, надевала на
себя высокий белый фартук, снимала бережно ножичком чудное пирожное
с железного листа, каждую фигурку окропляла малиновым сиропом,
красиво накладывала на большое блюдо и возвращалась к своим гостям.
Сидя за столом, я всегда нетерпеливо ожидал миндального блюда не
столько для того, чтоб им полакомиться, сколько для того, чтоб
порадоваться, как гости будут хвалить прекрасное пирожное, брать по
другой фигурке и говорить, что «ни у кого нет такого миндального блюда,
как у Софьи Николавны». Я торжествовал и не мог спокойно сидеть на
моих высоких кресельцах и непременно говорил на ухо сидевшему подле
меня гостю, что всё это маменька делала сама. Я помню, что гости у нас
тогда бывали так веселы, как после никогда уже не бывали во всё
остальное время нашего житья в Уфе, а между тем я и тогда знал, что мы
всякий день нуждались в деньгах и что всё у нас в доме было беднее и

хуже, чем у других. Из военных гостей я больше всех любил сначала Льва
Николаевича Энгельгардта: по своему росту и дородству он казался
богатырем между другими и к тому же был хорош собою. Он очень любил
меня, и я часто сиживал у него на коленях, с любопытством слушая его
громозвучные военные рассказы и с благоговением посматривая на два
креста, висевшие у него на груди, особенно на золотой крестик с
округлёнными концами и с надписью: «Очаков взят 1788 года 6 декабря». Я
сказал, что любил его сначала; это потому, что впоследствии я его боялся, –
он напугал меня, сказав однажды: «Хочешь, Серёжа, в военную службу?» Я
отвечал: «Не хочу». – «Как тебе не стыдно, – продолжал он, – ты дворянин
и непременно должен служить со шпагой, а не с пером. Хочешь в
гренадёры? Я привезу тебе гренадёрскую шапку и тесак…» Я перепугался
и убежал от него. Энгельгардт вздумал продолжать шутку и на другой день,

видя, что я не подхожу к нему, сказал мне: «А, трусишка! ты боишься
военной службы, так вот я тебя насильно возьму…» С этих пор я уж не
подходил к полковнику без особенного приказания матери, и то со слезами.
В этом страхе утверждал меня мальчик-товарищ, часто к нам ходивший,
кривой Андрюша, сын очень доброй женщины, преданной душевно
нашему дому. Он был старше меня, и я ему верил. Потом мне казалось, что
он нарочно пугал меня.
После чтения лучшим моим удовольствием было смотреть, как рисует
дядя Сергей Николаич. Он не так любил ездить по гостям, как другой мой