Page 72 - «Детские годы Багрова-внука»

Сначала Волков приставал, чтоб я подарил ему Сергеевку, потом

принимался торговать её у моего отца; разумеется, я сердился и говорил
разные глупости; наконец, повторили прежнее средство, ещё с большим
успехом: вместо указа о солдатстве сочинили и написали свадебный
договор, или рядную, в которой было сказано, что мой отец и мать, с моего
согласия, потому что Сергеевка считалась моей собственностью, отдают её
в приданое за моей сестрицей в вечное владение П. Н. Волкову. Бумага
была подписана моим отцом и матерью, то есть подписались под их руки;
вместо же меня, за неуменьем грамоте, расписался дядя мой, Сергей
Николаич. Бедный мальчик был совершенно сбит с толку! Не веря
согласию моего отца и матери, слишком хорошо зная своё несогласие, в то
же время я вполне поверил, что эта бумага, которую дядя называл купчей
крепостью, лишает меня и сестры и Сергеевки; кроме мучительной скорби
о таких великих потерях, я был раздражён и уязвлён до глубины сердца
таким наглым обманом. Бешенство моё превзошло всякие границы и
помрачило мой рассудок. Я осыпал дядю всеми бранными словами, какие
только знал; назвал его подьячим, приказным крючком и мошенником, а

Волкова, как главного виновника и преступника, хотел непременно
застрелить, как только достану ружьё, или затравить Суркой (дворовой
собачонкой, известной читателям); а чтоб не откладывать своего мщения
надолго, я выбежал, как исступлённый, из комнаты, бросился в столярную,
схватил деревянный молоток, бегом воротился в гостиную и, подошед
поближе, пустил молотком прямо в Волкова… Вот до чего можно довести
доброго и тихого мальчика такими неразумными шутками! По счастию,
удар был незначителен; но со мною поступили строго. Наказание, о
котором прежде я только слыхал, было исполнено надо мною: меня одели в
какое-то серое, толстое суконное платье и поставили в угол совершенно в
пустой комнате, под присмотром Ефрема Евсеича. Боже мой, как плакала и
рыдала моя милая сестрица, бывшая свидетельницею происшествия! Дело
происходило поутру; до самого обеда я рвался и плакал; напрасно Евсеич

убеждал меня, что нехорошо так гневаться, так бранить дяденьку и драться
с Петром Николаичем, что они со мной только пошутили, что маленькие
девочки замуж не выходят и что как же можно отнять насильно у нас
Сергеевку? Напрасно уговаривал он меня повиниться и попросить
прощенья – я был глух к его словам. Я наконец перестал плакать, но
ожесточился духом и говорил, что я не виноват; что если они сделали это
нарочно, то всё равно, и что их надобно за то наказать, разжаловать в
солдаты и послать на войну, и что они должны просить у меня прощенья.
Мать, которая страдала больше меня, беспрестанно подходила к дверям,