Page 104 - Вечера на хуторе близ Диканьки

Но, видно, почуял верного слугу своего. Тихо приподнял веки, блеснул очами: «Прощай,
Стецько! скажи Катерине, чтобы не покидала сына! Не покидайте и вы его, мои верные
слуги!» — и затих. Вылетела козацкая душа из дворянского тела; посинели уста. Спит козак
непробудно.

Зарыдал верный слуга и машет рукою Катерине: «Ступай, пани, ступай: подгулял твой пан.
Лежит он пьянёхонек на сырой земле. Долго не протрезвиться ему!»

Всплеснула руками Катерина и повалилась, как сноп, на мёртвое тело. «Муж мой, ты ли
лежишь тут, закрывши очи?

Встань, мой ненаглядный сокол, протяни ручку свою! приподымись! погляди хоть раз на твою
Катерину, пошевели устами, вымолви хоть одно словечко!.. Но ты молчишь, ты молчишь, мой
ясный пан! Ты посинел, как Чёрное море. Сердце твоё не бьётся! Отчего ты такой холодный,
мой пан? видно, не горючи мои слёзы, невмочь им согреть тебя! Видно, не громок плач мой,
не разбудить им тебя! Кто же поведёт теперь полки твои? Кто понесётся на твоём вороном
конике, громко загукает и замашет саблей пред козаками? Козаки, козаки! где честь и слава
ваша? Лежит честь и слава ваша, закрывши очи, на сырой земле. Похороните же меня,
похороните вместе с ним! засыпьте мне очи землёю! надавите мне кленовые доски на белые
груди! Мне не нужна больше красота моя!»

Плачет и убивается Катерина; а даль вся покрывается пылью: скачет старый есаул Горобець
на помощь.

X

Чуден Днепр при тихой погоде, когда вольно и плавно мчит сквозь леса и горы полные воды
свои. Ни зашелохнёт; ни прогремит. Глядишь, и не знаешь, идёт или не идёт его величавая
ширина, и чудится, будто весь вылит он из стекла и будто голубая зеркальная дорога, без
меры в ширину, без конца в длину, реет и вьётся по зелёному миру. Любо тогда и жаркому
солнцу оглядеться с вышины и погрузить лучи в холод стеклянных вод и прибрежным лесам
ярко отсветиться в водах. Зеленокудрые! они толпятся вместе с полевыми цветами к водам и,
наклонившись, глядят в них и не наглядятся, и не налюбуются светлым своим зраком, и
усмехаются к нему, и приветствуют его, кивая ветвями. В середину же Днепра они не смеют
глянуть: никто, кроме солнца и голубого неба, не глядит в него. Редкая птица долетит до
середины Днепра. Пышный! ему нет равной реки в мире. Чуден Днепр и при тёплой летней
ночи, когда всё засыпает — и человек, и зверь, и птица; а Бог один величаво озирает небо и
землю и величаво сотрясает ризу. От ризы сыплются звёзды. Звёзды горят и светят над
миром и все разом отдаются в Днепре. Всех их держит Днепр в тёмном лоне своём. Ни одна
не убежит от него; разве погаснет на небе. Чёрный лес, унизанный спящими воронами, и
древле разломанные горы, свесясь, силятся закрыть его хотя длинною тенью своею, —
напрасно! Нет ничего в мире, что бы могло прикрыть Днепр. Синий, синий, ходит он плавным
разливом и середь ночи, как середь дня, виден за столько вдаль, за сколько видеть может
человечье око. Нежась и прижимаясь ближе к берегам от ночного холода, даёт он по себе
серебряную струю; и она вспыхивает, будто полоса дамасской сабли; а он, синий, снова
заснул. Чуден и тогда Днепр, и нет реки, равной ему в мире! Когда же пойдут горами по небу
синие тучи, чёрный лес шатается до корня, дубы трещат и молния, изламываясь между туч,
разом осветит целый мир — страшен тогда Днепр! Водяные холмы гремят, ударяясь о горы, и

Page 104/115