Page 99 - Вечера на хуторе близ Диканьки

— И не диво, что тебе многое не виделось. Ты не знаешь и десятой доли того, что знает
душа. Знаешь ли, что отец твой антихрист? Ещё в прошлом году, когда собирался я вместе с
ляхами на крымцев (тогда ещё я держал руку этого неверного народа), мне говорил игумен
Братского монастыря, — он, жена, святой человек, — что антихрист имеет власть вызывать
душу каждого человека; а душа гуляет по своей воле, когда заснёт он, и летает вместе с
архангелами около божией светлицы. Мне с первого разу не показалось лицо твоего отца.
Если бы я знал, что у тебя такой отец, я бы не женился на тебе; я бы кинул тебя и не принял
бы на душу греха, породнившись с антихристовым племенем.

— Данило! — сказала Катерина, закрыв лицо руками и рыдая, — я ли виновна в чём перед
тобою? Я ли изменила тебе, мой любый муж? Чем же навела на себя гнев твой? Не верно
разве служила тебе? сказала ли противное слово, когда ты ворочался навеселе с
молодецкой пирушки? тебе ли не родила чернобрового сына?…

— Не плачь, Катерина, я тебя теперь знаю и не брошу ни за что. Грехи все лежат на отце
твоём.

— Нет, не называй его отцом моим! Он не отец мне. Бог свидетель, я отрекаюсь от него,
отрекаюсь от отца! Он антихрист, богоотступник! Пропадай он, тони он — не подам руки
спасти его. Сохни он от тайной травы — не подам воды напиться ему. Ты у меня отец мой!

VI

В глубоком подвале у пана Данила, за тремя замками, сидит колдун, закованный в железные
цепи; а подале над Днепром горит бесовский его замок, и алые, как кровь, волны хлебещут и
толпятся вокруг старинных стен. Не за колдовство и не за богопротивные дела сидит в
глубоком подвале колдун. Им судия Бог. Сидит он за тайное предательство, за сговоры с
врагами православной русской земли — продать католикам украинский народ и выжечь
христианские церкви. Угрюм колдун; дума чёрная, как ночь, у него в голове.

Всего только один день остаётся жить ему, а завтра пора распрощаться с миром. Завтра ждёт
его казнь. Не совсем лёгкая казнь его ждёт: это ещё милость, когда сварят его живого в котле
или сдерут с него грешную кожу. Угрюм колдун, поникнул головою. Может быть, он уже и
кается перед смертным часом, только не такие грехи его, чтобы Бог простил ему. Вверху
перед ним узкое окно, переплетённое железными палками. Гремя цепями, подвёлся он к окну,
поглядеть, не пройдёт ли его дочь. Она кротка, не памятозлобна, как голубка, не
умилосердится ли над отцом… Но никого нет. Внизу бежит дорога; по ней никто не пройдёт.
Пониже её гуляет Днепр; ему ни до кого нет дела: он бушует, и унывно слышать колоднику
однозвучный шум его.

Вот кто-то показался по дороге — это козак! И тяжело вздохнул узник. Опять всё пусто. Вот
кто-то вдали спускается… Развевается зелёный кунтуш… горит на голове золотой кораблик…
Это она! Ещё ближе приникнул он к окну. Вот уже подходит близко…

— Катерина! дочь! умилосердись, подай милостыню!..

Она нема, она не хочет слушать, она и глаз не наведёт на тюрьму, и уже прошла, уже и
скрылась. Пусто во всём мире. Унывно шумит Днепр. Грусть залегает в сердце. Но ведает ли

Page 99/115