Page 31 - Вечера на хуторе близ Диканьки

Увидел Корж мешки и — разнежился: «Сякой, такой Петрусь, немазаный! да я ли не любил
его? да не был ли у меня он как сын родной?» — и понёс хрыч небывальщину, так что того до
слёз разобрало. Дивно только показалось Пидорке, когда стала рассказывать, как
проходившие мимо цыгане украли Ивася. Он не мог даже вспомнить лица его: так
обморочила проклятая бесовщина! Мешкать было незачем, поляку дали под нос дулю, да и
заварили свадьбу: напекли шишек, нашили рушников и хусток, выкатили бочку горелки;
посадили за стол молодых; разрезали коровай; брякнули в бандуры, цимбалы, сопилки, кобзы
— и пошла потеха…

В старину свадьба водилась не в сравненье нашей. Тётка моего деда, бывало, расскажет —
люли только! Как дивчата, в нарядном головном уборе из жёлтых, синих и розовых стричек,
наверх которых навязывался золотой галун, в тонких рубашках, вышитых по всему шву
красным шёлком и унизанных мелкими серебряными цветочками, в сафьянных сапогах на
высоких железных подковах, плавно, словно павы, и с шумом, что вихорь, скакали в горнице.
Как молодицы, с корабликом на голове, которого верх сделан был весь из сутозолотой парчи,
с небольшим вырезом на затылке, из которого выглядывал золотой очипок, с двумя
выдавшимися, один наперёд, другой назад, рожками, самого мелкого чёрного смушка; в
синих, из лучшего полутабенеку, с красными клапанами кунтушах, важно подбоченившись,
выступали поодиночке и мерно выбивали гопака. Как парубки, в высоких козацких шапках, в
тонких суконных свитках, затянутых шитыми серебром поясами, с люльками в зубах,
рассыпались перед ними мелким бесом и подпускали турусы. Сам Корж не утерпел, глядя на
молодых, чтоб не тряхнуть стариною. С бандурою в руках, потягивая люльку и вместе
припевая, с чаркою на голове, пустился старичина, при громком крике гуляк, вприсядку. Чего
не выдумают навеселе! Начнут, бывало, наряжаться в хари — боже ты мой, на человека не
похожи! Уж не нынешних переодеваний, что бывают на свадьбах наших. Что теперь? —
только что корчат цыганок да москалей. Нет, вот, бывало, один оденется жидом, а другой
чёртом, начнут сперва целоваться, а после ухватятся за чубы… Бог с вами! смех нападёт
такой, что за живот хватаешься. Пооденутся в турецкие и татарские платья: всё горит на них,
как жар… А как начнут дуреть да строить штуки… ну, тогда хоть святых выноси. С тёткой
покойного деда, которая сама была на этой свадьбе, случилась забавная история: была она
одета тогда в татарское широкое платье и с чаркою в руках угощала собрание. Вот одного
дёрнул лукавый окатить её сзади водкою; другой, тоже, видно, не промах, высек в ту же
минуту огня, да и поджёг… пламя вспыхнуло, бедная тётка, перепугавшись, давай
сбрасывать с себя при всех платье… Шум, хохот, ералаш поднялся, как на ярмарке.

Словом, старики не запомнили никогда ещё такой весёлой свадьбы.

Начали жить Пидорка да Петрусь, словно пан с панею. Всего вдоволь, всё блестит… Однако
же добрые люди качали слегка головами, глядя на житьё их. «От чёрта не будет добра, —
поговаривали все в один голос. — Откуда, как не от искусителя люда православного, пришло
к нему богатство? Где ему было взять такую кучу золота? Отчего вдруг, в самый тот день,
когда разбогател он, Басаврюк пропал, как в воду?» Говорите же, что люди выдумывают!
Ведь в самом деле, не прошло месяца, Петруся никто узнать не мог. Отчего, что с ним
сделалось, бог знает. Сидит на одном месте, и хоть бы слово с кем. Всё думает и как будто
бы хочет что-то припомнить. Когда Пидорке удастся заставить его о чём-нибудь заговорить,
как будто и забудется, и поведёт речь, и развеселится даже; но ненароком посмотрит на
мешки — «постой, постой, позабыл!» — кричит, и снова задумается, и снова силится про
что-то вспомнить. Иной раз, когда долго сидит на одном месте, чудится ему, что вот-вот всё
сызнова приходит на ум… и опять всё ушло. Кажется: сидит в шинке; несут ему водку; жжёт
его водка; противна ему водка; кто-то подходит, бьёт по плечу его… но далее всё как будто
туманом укрывается перед ним. Пот валится градом по лицу его, и он в изнеможении садится
на своё место.

Чего ни делала Пидорка: и совещалась с знахорами, и переполох выливали, и соняшницу
заваривали[3] — ничто не помогало. Так прошло и лето. Много козаков обкосилось и

Page 31/115