Page 42 - Вечера на хуторе близ Диканьки

— За это люблю, — сказал голова, — пришёл в чужую хату и распоряжается, как дома!
Выпроводить его подобру-поздорову!..

— Оставь, сват, отдохнуть! — сказал винокур, удерживая его за руку. — Это полезный
человек; побольше такого народу — и винница наша славно бы пошла…

Однако ж не добродушие вынудило эти слова. Винокур верил всем приметам, и тотчас
прогнать человека, уже севшего на лавку, значило у него накликать беду.

— Что-то как старость придёт!.. — ворчал Каленик, ложась на лавку. — Добро бы, ещё
сказать, пьян; так нет же, не пьян. Ей-богу, не пьян! Что мне лгать!

Я готов объявить это хоть самому голове. Что мне голова? Чтоб он издохнул, собачий сын! Я
плюю на него! Чтоб его, одноглазого чёрта, возом переехало! Что он обливает людей на
морозе…

— Эге! влезла свинья в хату, да и лапы суёт на стол, — сказал голова, гневно подымаясь с
своего места; но в это время увесистый камень, разбивши окно вдребезги, полетел ему под
ноги. Голова остановился. — Если бы я знал, — говорил он, подымая камень, — какой это
висельник швырнул, я бы выучил его, как кидаться! Экие проказы! — продолжал он,
рассматривая его на руке пылающим взглядом. — Чтоб он подавился этим камнем…

— Стой, стой! Боже тебя сохрани, сват! — подхватил, побледневши, винокур. — Боже
сохрани тебя, и на том, и на этом свете, поблагословить кого-нибудь такою побранкою!

— Вот нашёлся заступник! Пусть он пропадёт!..

— И не думай, сват! Ты не знаешь, верно, что случилось с покойною тёщею моей?

— С тёщей?

— Да, с тёщей. Вечером, немного, может, раньше теперешнего, уселись вечерять: покойная
тёща, покойный тесть, да наймыт, да наймычка, да детей штук с пятеро. Тёща отсыпала
немного галушек из большого казана в миску, чтобы не так были горячи. После работ все
проголодались и не хотели ждать, пока простынут. Вздевши на длинные деревянные спички
галушки, начали есть. Вдруг откуда ни возьмись человек, — какого он роду, бог его знает, —
просит и его допустить к трапезе. Как не накормить голодного человека! Дали и ему спичку.
Только гость упрятывает галушки, как корова сено. Покамест те съели по одной и опустили
спички за другими, дно было гладко, как панский помост. Тёща насыпала ещё; думает, гость
наелся и будет убирать меньше. Ничего не бывало.

Ещё лучше стал уплетать! и другую выпорожнил! «А чтоб ты подавился этими галушками!» —
подумала голодная тёща; как вдруг тот поперхнулся и упал. Кинулись к нему — и дух вон.
Удавился.

— Так ему, обжоре проклятому, и нужно! — сказал голова.

— Так бы, да не так вышло: с того времени покою не было тёще. Чуть только ночь, мертвец и
тащится. Сядет верхом на трубу, проклятый, и галушку держит в зубах. Днём всё покойно, и
слуху нет про него; а только станет примеркать — погляди на крышу, уже и оседлал, собачий
сын, трубу.

— И галушка в зубах?

— И галушка в зубах.

— Чудно, сват! Я слыхал что-то похожее ещё за покойницу царицу…

Page 42/115