Page 44 - Вечера на хуторе близ Диканьки
P. 44
сопротивления, спокойно следовал за ним, как будто в свою хату.
— Карпо, отворяй комору! — сказал голова десятскому. — Мы его в тёмную комору! А там
разбудим писаря, соберём десятских, переловим всех этих буянов и сегодня же и резолюцию
всем им учиним!
Десятский забренчал небольшим висячим замком в сенях и отворил комору. В это самое
время пленник, пользуясь темнотою сеней, вдруг вырвался с необыкновенною силою из рук
его.
— Куда? — закричал голова, ухватив ещё крепче за ворот.
— Пусти, это я! — слышался тоненький голос.
— Не поможет! не поможет, брат! Визжи себе хоть чёртом, не только бабою, меня не
проведёшь! — и толкнул его в тёмную комору так, что бедный пленник застонал, упавши на
пол, и, в сопровождении десятского, отправился в хату писаря, и вслед за ними, как пароход,
задымился винокур.
В размышлении шли они все трое, потупив голову, и вдруг, на повороте в тёмный переулок,
разом вскрикнули от сильного удара по лбам, и такой же крик отгрянул в ответ им. Голова,
прищуривши глаз свой, с изумлением увидел писаря с двумя десятскими.
— А я к тебе иду, пан писарь.
— А я к твоей милости, пан голова.
— Чудеса завелися, пан писарь.
— Чудные дела, пан голова.
— А что?
— Хлопцы бесятся! бесчинствуют целыми кучами по улицам. Твою милость величают такими
словами… словом, сказать стыдно; пьяный москаль побоится выбросить их нечестивым
своим языком. (Всё это худощавый писарь, в пестрядевых шароварах и жилете цвету винных
дрожжей, сопровождал протягиванием шеи вперёд и приведением её тот же час в прежнее
состояние.) Вздремнул было немного, подняли с постели проклятые сорванцы своими
срамными песнями и стуком! Хотел было хорошенько приструнить их, да, покамест надел
шаровары и жилет, все разбежались куды попало. Самый главный, однако же, не увернулся
от нас. Распевает он теперь в той хате, где держат колодников. Душа горела у меня узнать
эту птицу, да рожа замазана сажею, как у чёрта, который куёт гвозди для грешников.
— А как он одет, пан писарь?
— В чёрном вывороченном тулупе, собачий сын, пан голова.
— А не лжёшь ли ты, пан писарь?
Что, если этот сорванец сидит теперь у меня в коморе?
— Нет, пан голова. Ты сам, не во гнев будь сказано, погрешил немного.
— Давайте огня! мы посмотрим его!
Огонь принесли, дверь отперли, и голова ахнул от удивления, увидев пред собою свояченицу.
Page 44/115
