Page 54 - Вечера на хуторе близ Диканьки

прояснялись они, всё пропадало. Наконец, мало погодя, опять показывается из-под воза
чудище… Дед вытаращил глаза сколько мог; но проклятая дремота всё туманила перед ним;
руки его окостенели; голова скатилась, и крепкий сон схватил его так, что он повалился
словно убитый. Долго спал дед, и как припекло порядочно уже солнце его выбритую макушу,
тогда только схватился он на ноги. Потянувшись раза два и почесав спину, заметил он, что
возов стояло уже не так много, как с вечера. Чумаки, видно, потянулись ещё до света. К
своим — козак спит, а запорожца нет. Выспрашивать — никто знать не знает; одна только
верхняя свитка лежала на том месте. Страх и раздумье взяло деда. Пошёл посмотреть коней
— ни своего, ни запорожского! Что б это значило? Положим, запорожца взяла нечистая сила;
кто же коней? Сообразя всё, дед заключил, что, верно, чёрт пришёл пешком, а как до пекла
не близко, то и стянул его коня. Больно ему было крепко, что не сдержал козацкого слова.
«Ну, — думает, — нечего делать, пойду пешком: авось попадётся на дороге какой-нибудь
барышник, едущий с ярмарки, как-нибудь уже куплю коня». Только хватился за шапку — и
шапки нет. Всплеснул руками покойный дед, как вспомнил, что вчера ещё поменялись они на
время с запорожцем. Кому больше утащить, как не нечистому. Вот тебе и гетьманский гонец!
Вот тебе и привёз грамоту к царице! Тут дед принялся угощать чёрта такими прозвищами,
что, думаю, ему не один раз чихалось тогда в пекле. Но бранью мало пособишь; а затылка
сколько ни чесал дед, никак не мог ничего придумать. Что делать? Кинулся достать чужого
ума: собрал всех бывших тогда в шинке добрых людей, чумаков и просто заезжих, и
рассказал, что так и так, такое-то приключилось горе. Чумаки долго думали, подпёрши
батогами подбородки свои, крутили головами и сказали, что не слышали такого дива на
крещёном свете, чтобы гетьманскую грамоту утащил чёрт. Другие же прибавили, что когда
чёрт да москаль украдут что-нибудь, то поминай как и звали. Один только шинкарь сидел
молча в углу. Дед и подступил к нему. Уж когда молчит человек, то, верно, зашиб много умом.
Только шинкарь не так-то был щедр на слова; и если бы дед не полез в карман за пятью
злотыми, то простоял бы перед ним даром.

— Я научу тебя, как найти грамоту, — сказал он, отводя его в сторону. У деда и на сердце
отлегло. — Я вижу уже по глазам, что ты козак — не баба. Смотри же! близко шинка будет
поворот направо в лес. Только станет в поле примеркать, чтобы ты был уже наготове. В лесу
живут цыганы и выходят из нор своих ковать железо в такую ночь, в какую одни ведьмы ездят
на кочергах своих. Чем они промышляют на самом деле, знать тебе нечего. Много будет стуку
по лесу, только ты не иди в те стороны, откуда заслышишь стук; а будет перед тобою малая
дорожка, мимо обожжённого дерева, дорожкою этою иди, иди, иди… Станет тебя терновник
царапать, густой орешник заслонять дорогу — ты всё иди; и как придёшь к небольшой речке,
тогда только можешь остановиться. Там и увидишь, кого нужно; да не позабудь набрать в
карманы того, для чего и карманы сделаны… Ты понимаешь, это добро и дьяволы, и люди
любят. — Сказавши это, шинкарь ушёл в свою конуру и не хотел больше говорить ни слова.

Покойный дед был человек не то чтобы из трусливого десятка; бывало, встретит волка, так и
хватает прямо за хвост; пройдёт с кулаками промеж козаками — все, как груши, повалятся на
землю. Однако ж что-то подирало его по коже, когда вступил он в такую глухую ночь в лес.
Хоть бы звёздочка на небе. Темно и глухо, как в винном подвале; только слышно было, что
далеко-далеко вверху, над головою, холодный ветер гулял по верхушкам дерев, и деревья,
что охмелевшие козацкие головы, разгульно покачивались, шепоча листьями пьяную молвь.
Как вот завеяло таким холодом, что дед вспомнил и про овчинный тулуп свой, и вдруг словно
сто молотов застучало по лесу таким стуком, что у него зазвенело в голове. И, будто
зарницею, осветило на минуту весь лес. Дед тотчас увидел дорожку, пробиравшуюся промеж
мелкого кустарника. Вот и обожжённое дерево, и кусты терновника! Так, всё так, как было ему
говорено; нет, не обманул шинкарь. Однако ж не совсем весело было продираться через
колючие кусты; ещё отроду не видал он, чтобы проклятые шипы и сучья так больно
царапались: почти на каждом шагу забирало его вскрикнуть. Мало-помалу выбрался он на
просторное место, и, сколько мог заметить, деревья редели и становились, чем далее, такие
широкие, каких дед не видывал и по ту сторону Польши. Глядь, между деревьями мелькнула

Page 54/115