Page 90 - Белый пудель
P. 90

В это время он почти перестал есть, похудел, побледнел, питался хлебом с солью, а также,
       на прогулках, всякой травяной дрянью: просвирками, свербигусом, молочаем. В научном
       смысле он сам крепко подналег и знал, что ему необходимо будет только победить свою
       самолюбивую застенчивость и, наоборот, сдержать грубую вольность языка.

       Но несправедливая судьба, перед которой, вероятно, очень много нагрешил такой невинный
       и веселый пистолет, как Нельгин, готовила ему серьезное испытание. Сменилась или,
       кажется, уехала на лето в отпуск классная дама, Ольга Петровна. Она была очень маленькая
       и сухая женщина, чрезвычайно строгая, холодная, но и справедливая. Первые два качества
       вселяли в мальчишек страх, третье – уважение. Однажды она в воскресный день привела
       своего сына, долговязого приготовительного гимназиста, поиграть с ее мальчиками.
       Гимназист немножко форсил, показывал мускулы, шведскую гимнастику, перепрыгнул через
       стол (он говорил, что без разбега, но разбег был в три шага), наконец вызвал кого-нибудь из
       любителей подраться. Конечно, на это первым согласился Нельгин, а уже после него,
       поддерживая свою славу главного силача, выступил ленивый Сурков, – однако Нельгин не
       уступил ему очереди. Через пять минут оба боксера были красны от крови. Ольга Петровна
       застала это зрелище и правосудно поставила в угол и того и другого, а другие дети в это
       время с лицемерно-добродетельными лицами пили шоколад, приготовленный классной
       дамой для первого знакомства приготовишки с воспитанниками.

       Но ушла Ольга Петровна, а на смену ее временно была назначена Вера Ивановна
       Теплоухова. Ее Нельгин знал еще по группе. Это была длинная, но при этом коротконогая
       девица, с огромной лошадиной бледной мордой. Она всегда носила короткие юбки, из-под
       которых выглядывали невероятно большие ноги в прюнелевых башмаках с ушками. От нее
       всегда пахло какой-то вонючей пудрой, а между бровями росла бородавка, похожая цветом
       на спелую малину, а формою – на рог носорога. Совсем неизвестно, где рок фабрикует
       людей такой наружности и такого характера.

       Самое же ужасное в ней было то, что она была твердо убеждена в непоколебимости и
       верности нравоучительных анекдотов и воскресных прописей и каждое свое слово, взятое из
       книжки, считала священным.

       Конечно, она сразу же, по естественному отвращению, возненавидела Нельгина, в котором,
       даже и в его юном возрасте, чувствовался настоящий бунтарь, – возненавидела так, как
       умеют только ненавидеть старые, мелочные, скучающие классные дамы из девиц. Ей
       претили и движения Нельгина, и звук его голоса, и невольные привычные гримасы, и живость
       его воображения, и еще многое, чего она себе объяснить не умела и о чем она потом забыла,
       как забыла о самом Нельгине.

       Это еще ничего, что Нельгина ежедневно оставляли без завтрака и обеда – он и так почти
       ничего не ел, – и что его лишали свиданий – к нему никто не приходил, – но Вера Ивановна
       выбрала с терпением и проницательностью мстительницы самое больное, чувствительное
       место: она заставляла его стоять столбом во время общих прогулок. В это время другие дети
       катались на гигантских шагах, строили великолепные пещеры из земли и песка или
       устраивали из веток сады и огороды. А Нельгин стоял столбом, и стоял кому-то назло
       добросовестно и терпеливо. Игры товарищей ему были уже неинтересны, но тут же рядом
       простирался огромный луг, окаймленный густым лесом. Только потом, вернувшись в эти
       места уже почти стариком, он убедился, что луг был не более ста квадратных саженей, а лес
       – кусты жимолости, бузины и сирени. Но в то время это были прерии, пампасы и льяносы.
       Стоял Нельгин столбом и думал: «Хорошо бы было нестись по этой зеленой степи, скривив
       челюсть набок, как будто закусив удила, склонив голову, галопом; по этой необозримой степи,
       усеянной ромашкой, одуванчиками и какими-то голубыми неведомыми цветами и остро
       пахучими травами». И, конечно, если бы Нельгину сказали: «Вот, тебе прощаются все
       многочисленные стояния, которые ты должен отбывать за свои провинности, но только
       обещай, что, отбыв стояние столбом, ты не побежишь опять по траве», – то он, конечно,

                                                        Page 90/111
   85   86   87   88   89   90   91   92   93   94   95