Page 94 - Белый пудель

они пошли в контору к управляющему железоделательного завода «Дангаузе и К°». Толстый,
опившийся пивом и очень спокойный немец спрашивал их почти то же самое, что и черный
человек, но очень лениво и равнодушно. Нитки не особенно ловко сорванных обшлагов,
однако, навели его на почти правильную мысль:

– А все-таки вы, может быть, из этих самых, как его называется? Елизаветинское училище?

Елизаветинский институт был рядом с пансионом, и если бы он сказал из «Разумовского», то,
вероятно, мальчики отдались бы на волю победителя. Но этот промах был в руку Нельгину.

– Помилуйте! Елизаветинский институт – это женский институт, а мы просим указать дорогу.

Немец их отпустил, сказав, однако, черному человеку:

– Ты гляди, чтобы чего-нибудь не украли.

Черный человек проводил их до вторых ворот по двору, где в свете угасавшего летнего дня
цветились радугой лужи, валялись обломки железа и сильно пахло хлором.

Мальчики не знали, где они находятся, и, выйдя на улицу, сейчас же очутились около
Андрониевского монастыря. Как ни странным покажется, но когда они спрашивали у
прохожих, как пройти в Кудрино, то большей частью получали ответ либо насмешливый, либо
явно лживый: «Поверни направо, потом еще направо, там увидишь трубу, а над трубой
сапожник, а над сапожником пирожник, а у парикмахера напудрено – там и увидишь
Кудрино», или «Вы, мальчики, идите все прямо, никуда не сворачивая. А где ваши
папа-мама? Ай, ай, ай! Такие маленькие мальчики ходят одни! Как ваши фамилии?»

Но чутье подсказало Нельгину не верить глумливым указаниям и не отвечать на вопросы.
Уже начался вечер. Юрьев куксился, говорил о том, что он, конечно, пошел бы за Нельгиным
на край света, но только одно ему жаль, что он оставил в пансионе кошелек с семью
копейками и образок – благословение покойной матери (она и не думала умирать). Нельгин
понимал, что уступить, поколебаться, сдаться – значит потерять все и сделаться навеки
смешным. И он по-своему был велик в эти минуты.

– Давай, – говорил он Юрьеву, – прикинемся, что мы – бродячие итальянцы.

– Молякаля селя малям! Лям па ля то налям калям.

От них прохожие шарахались. Неизвестно, что они о них думали. Вероятно, думали, что вот
выпустили откуда-то двух сумасшедших идиотов. Инстинкт бродячего круговращения иногда
заводил их к фонтанам, которые льют свою воду в широкие бассейны. Мальчики пили воду,
как собаки, лакали ее, и – о, подлая, бессердечная Москва! – один раз, когда Нельгин утолял
жажду, какой-то взрослый болван, верзила разносчик, снял со своей головы лоток, поставил
его бережно на мостовую и равнодушно, но расчетливо ударил мальчика по затылку. Нельгин
захлебнулся и едва раздышался. Был еще один жуткий момент, когда они очутились в центре
города, шли по какой-то людной, узкой, богатой улице и спросили кого-то, как пройти в
Кудрино. Вежливый, на этот раз добродушный и, должно быть, честный человек сказал:

– Вам нужно вернуться назад и повернуть в следующую улицу налево. Тогда вы попадете как
следует.

Но мальчики так устали, что одно слово «назад» для них казалось страшным, и поэтому они
предпочитали идти упорно и бессмысленно по прямому направлению. От Лефортова до
Кудрина по карте было около восьми верст. Вероятно, ребятишки со всеми нелепыми
кривулями сделали верст больше двадцати, но все-таки они наконец дошли до Кудрина и
нашли напротив Вдовьего дома дом и квартиру, где когда-то, года два тому назад, жила

Page 94/111