Page 10 - Кавказский пленник
P. 10

неприятелей хорошие в общении люди. И к нему – вечному работнику, человеку чистой души,
       – преодолевая стену боязни и недоверия, тоже стали привязываться многие из них. Даже его
       хозяин Абдул-Мурат, у которого Жилин томился в неволе, – казалось бы, главный враг, – и
       тот начал испытывать к русскому «Ивану» теплые чувства. И стал повторять, как присловье,
       на ломаном русском языке: «Твоя, Иван, хорош, моя, Абдул, хорош!» А Дина, его дочь, та и
       вовсе сжалилась над пленным: помогла бежать.

       Действующие лица рассказа, друзья и недруги, соединялись между собой глубоким
       потаенным родством. Элементарный круг наблюдения только ярче открыл эту сочувственную
       связь, очень важную для Толстого – великого поэта земного счастья, – также и в больших,
       «взрослых» его произведениях. Что может быть понятнее любому человеку, чем
       обыкновенное стремление вырваться из плена, сохранить себя? Окажись в неволе
       Абдул-Мурат, разве не будет и он, подобно Жилину, искать свободы? То же станет делать и
       зверь, и птица, и дерево в лесу, заглушенное соседними растениями. Все живое послушно
       одному древнейшему закону. Но как естественно стремление Жилина обрести свободу, так
       же естественно под солнцем делать добро. В этом писатель не сомневался. Взаимная
       любовь между людьми в его глазах тоже была требованием дикой природы. И Дина
       выпускала героя на волю, как выпускают птичку из клетки. Толстой всегда особенно ценил и
       умел описывать такие моменты непроизвольного единения сердец. Ему казалось, в них
       заключена вся правда о мире и человеке.

       А война? А горе, страдания, плен, что выпадают людям на веку? А жизненные беды, которых
       не избежал никто? Все это так навсегда и осталось для Толстого нелепым, уродливым
       порождением цивилизации. До конца своих дней он верил, что в мире нет греха, нет в нем и
       виноватых. Есть божественная земная природа, и есть предназначенный для вечной радости
       в ее объятиях ни в чем не повинный человек. В душе у него звучит неподвластный рассудку
       постоянный «голос любви», который учит, как жить со всеми в ладу. «Твоя, Иван, хорош, моя,
       Абдул, хорош!» Вот и все. Одного простого, наивного чувства, полагал создатель
       «Кавказского пленника», вполне довольно, чтобы раз и навсегда «исправить», на деле
       повернуть к утерянному блаженству несправедливо устроенный белый свет. «Современная
       сказка» о русском человеке в плену глубоко, между строк таила никогда не покидавшую
       писателя, укрепленную в нем годами жизни на Кавказе, эту его давнюю мечту. * * *

       С началом 1880-х годов настал последний, тридцатилетний, период жизни Толстого,
       особенно сложный и противоречивый. В эти годы он выступил как создатель собственной
       религии, которая учила практическому достижению рая на земле. В основе ее, как нетрудно
       увидеть, находились уже многолетние мысли писателя о любви и братстве всего
       человечества. «Новая вера» целиком отвергала веками существующий порядок вещей – в
       России и целом мире. Православная Церковь, русское государство, экономика, сословные,
       правовые отношения, наука, искусство в их традиционных формах – все это предстало в
       глазах писателя ненужными «пороками цивилизации».

       Соответственно таким убеждениям Толстой стремился переменить свою личную жизнь. Отец
       большого семейства, состоятельный помещик, он мечтал отказаться от собственности, от
       права получать деньги за издание своих произведений, занимался единственно
       «правильным», с его точки зрения, крестьянским трудом. Огромное место в его творчестве
       этих лет заняли публицистические статьи, трактаты, где художник снова и снова обращался к
       современникам с призывами начать новую жизнь, прислушаться к «зову природы» или
       «нравственному закону любви», как часто его называл. Здесь же он, со страстью и
       нетерпимостью, гордо отрицал любые стороны бытия, не согласные с его учением. Долгое
       время Толстой считал себя христианином, хотя уже в начале новой для себя эпохи он
       переписал Евангелие по-своему, называя Христа Спасителя таким же, как все остальные
       люди, земным человеком, только первым среди них мыслителем и мудрецом. Это был
       настоящий бунт против самых глубоких основ национального жизненного уклада. В 1901 году
       Святейший Синод Русской Православной Церкви всенародно объявил об отпадении Льва

                                                        Page 10/24
   5   6   7   8   9   10   11   12   13   14   15