Page 7 - Кавказский пленник

естественные черты. Писатель огорчался привычкам цивилизации, которые замечал у новых
своих приятелей. Зато ценил и уважал в них все, что они сберегли от жизни своих предков.
По прошествии лет Толстой любил перечитывать опубликованные к тому времени по-русски
песни, сказки, пословицы народов Кавказа. Дикая прелесть горской поэзии удивляла и
покоряла его. Сам он еще в 1852 году записал русскими буквами две услышанные им от
Балты чеченские песни.

Боевой офицер, он честно сражался с теми из горцев, кто не признал над собою власть его
страны, от кого исходила угроза ее интересам и спокойствию. Такова была, хотел он того или
нет, при всей ее сложности, увы, существующая реальность. Но в сердце Толстого уже
зародилось глубоко личное, ему одному свойственное в такой мере понимание всего, что он
увидел на Кавказе. Этот новый взгляд на мир казался ему больше, значительнее любых
общепризнанных истин. И в центре его находилась языческая мечта о том же мире из плоти и
крови, но избавленном от любого страдания, не знающем ни войны, ни разделения народов,
мире гуманном и справедливом. Она диктовала писателю самые заветные его мысли, как та,
что громко прозвучала в рассказе «Набег» (1852), первом чисто «кавказском» его
произведении: «Неужели тесно жить людям на этом прекрасном свете, под этим
неизмеримым звездным небом? Неужели может среди этой обаятельной природы
удержаться в душе человека чувство злобы, мщения или страсти истребления себе
подобных? Все недоброе в сердце человека должно бы, кажется, исчезнуть в прикосновении
с природой – этим непосредственнейшим выражением красоты и добра».

Толстой навсегда уехал с Кавказа в начале 1854 года, уехал, чтобы стать участником новой, в
недалеком будущем – Крымской, войны. Он увозил с собой не только впечатления минувших
лет. С ним был отныне состоявшийся, вполне осмысленный писателем его идеал жизни –
общей и своей. Идеал мечтательный, недосягаемый, как те снеговые горы, что открылись ему
ранним утром в первый день по приезде. С ним были многие неразрешимые вопросы –
прямое следствие вновь обретенного взгляда на мир. И среди них, может быть, самый
главный: почему естественная, полная жизнь, которую писатель увидел на этой земле, так
неизбежно связана с убийством себе подобных? Ему казалось, тут заключено некое
противоречие. «Я начинаю любить Кавказ, – заметил он по л года спустя, – хотя посмертной,
но сильной любовью. Действительно хорош этот край дикий, в котором так странно и
поэтически соединяются две самые противуположные вещи – война и свобода». Мысль о
том, что лишенное света христианских истин состояние «первобытной свободы» как раз и
порождает войну, что в нем самом таится источник вечной вражды, была для Толстогоуже
недопустимой. * * *

После завершенного в 1855 году рассказа «Рубка леса», повести «Казаки», которая подвела
своеобразный итог раннему периоду его творчества, Толстой не возвращался к теме Кавказа
почти десять лет. Найденный в эпоху добровольного «изгнания», как называл он порой свои
кавказские годы, идеал «естественной» любви и добра теперь усложнился, получил
приложение к судьбам целого мира. Из него выросла грандиозная творческая вселенная. Но
память о той почве, где впервые дало всходы это «языческое зерно», никогда не покидала
писателя. Как собственное детство, как юность, время, проведенное им на Кавказе,
продолжало оставаться для Толстого некоей заповедной «духовной родиной». Здесь обретал
он по-прежнему в их первозданной чистоте самые глубокие свои устремления. И потому на
разных этапах его непростого пути он опять и опять писал и думал о Кавказе. В марте 1872
года появился новый рассказ писателя о времени войны с горцами – «Кавказский пленник».

Литературная работа не была единственным делом, занимавшим Толстого на протяжении
долгих лет. С молодости увлеченный мыслями о «практической добродетели», он искал
приложения своим силам во многих областях человеческой жизни. Из них, может быть, самой
дорогой для писателя стала сфера народного образования, учительство. В конце 1850-х
годов Толстой открыл в Ясной Поляне школу для крестьянских детей, где сам проводил уроки
в духе своих нравственных принципов. Он издавал тогда же специальный журнал,

Page 7/24