Page 14 - Кавказский пленник

упомянул в повести, кто был ее главный герой по вероисповеданию. Тем не менее в поле его
зрения постоянно оставалась давняя мечта, которую он так любил в этом персонаже. И он
нарисовал образ человека осторожного, знающего себе цену, но, совершенно в духе
толстовских понятий, чистого душой, наделенного природной отзывчивостью ко всем людям:
соплеменникам и вчерашним врагам. Трудно сказать, насколько Хаджи-Мурат в
действительности был таким. Историки не обращали внимания на его душевные качества.
Писатель же неизменно «угадывал» в нем отсвет земной, естественной доброты.

Никто из тех, кому пришлось видеть знаменитого горца (разумеется, если они остались
живыми после такой встречи), не говорил о том, что у него была добрая улыбка. В лучшем
случае сохранились ни к чему не обязывающие воспоминания о вполне миролюбивых
отношениях с ним после его перехода к русским. Хаджи-Мурат сдался сыну царского
наместника, командиру Куринского полка С. М. Воронцову, с которым до этого несколько дней
в глубокой тайне вел переговоры. Свидетелем этой сцены стал В. А. Полторацкий, известный
Толстому по временам службы на Кавказе русский офицер, чей отряд был назначен в то утро
на рубку леса. «Только что подскакал я к 3-му взводу, – рассказывал он, – как из опушки леса
показалось несколько всадников. Впереди всех ехал красивый, статный брюнет, в
щегольской, белого сукна черкеске, украшенный дорогим, в золотой оправе, оружием. Умное
и энергическое лицо его, с блестящими черными глазами, выражало полное спокойствие и
самонадеянность. Приятельски протянув мне руку, он развязно сказал мне на аварском языке
приветствие и, вопросительно махнув рукою в сторону князя, вместе со мною направился к
нему. Это был сам Хаджи-Мурат». Воспоминания Полторацкого Толстой внимательно прочел,
но обрисовал те же события по-своему.

В повести остались неизменными, хотя и перенесенные в новую ткань художественного
произведения, почти все основные подробности, о которых сообщал участник подлинной
сцены. И все же, показывая встречу русского офицера с Хаджи-Муратом, писатель вообразил
еще одно, нигде не отмеченное, обстоятельство. «Он подъехал к Полторацкому, – сказано у
Толстого о Хаджи-Мурате, – и сказал ему что-то по-татарски. Полторацкий, подняв брови,
развел руками в знак того, что не понимает, и улыбнулся. Хаджи-Мурат ответил улыбкой на
улыбку, и улыбка эта поразила Полторацкого своим детским добродушием. Полторацкий
никак не ожидал видеть таким этого страшного горца. Он ожидал мрачного, сухого, чуждого
человека, а перед ним был самый простой человек, улыбавшийся такой доброй улыбкой, что
он казался не чужим, а давно знакомым приятелем». Улыбка Хаджи-Мурата удивила затем и
светскую красавицу Марью Васильевну, жену Воронцова-младшего. Эта улыбка стала
настоящим «солнцем» той языческой вселенной, которую теперь, на материале давно
минувшей войны, создавал Толстой.

Несмотря на довольно скромные, по сравнению с большими романами писателя, ее размеры,
новая повесть была задумана им широко, она вмещала в себя разнообразных действующих
лиц, не похожие друг на друга описания и картины. Художник словно стремился уловить
малейшие «отголоски» того, что происходило с Хаджи-Муратом, в судьбах десятков других
людей. В этой работе ему была особенно дорога мысль о постоянной связи между собой всех
живущих на свете. Русские солдаты, офицеры, горцы, казаки, крестьяне в далекой
заснеженной деревне, генералы, министры, придворные – все они так или иначе становились
участниками «давнишней кавказской истории». Действие повести переносилось из горного
аула в русскую крепость, из Тифлиса в Петербург, из лесной чащи Кавказа в глубинную
Россию. И почти везде, особенно среди простых героев произведения, Толстой открывал
искры своего естественного добра, постоянную, как он считал, готовность к вечному миру.

И все же это была повесть о смерти, человеческих страданиях и бедах. Откуда они? Где тот
плуг, что распахал цветущее поле, оставляя на нем лишь отдельные живые ростки? Почему
улыбка Хаджи-Мурата, почему простые человеческие отношения заявляли о себе так
подспудно, словно вырываясь из плена, должны были вечно отстаивать себя? Легко
догадаться, какой ответ уже имел писатель на эти мучительные вопросы. Он не верил, что

Page 14/24