Page 28 - Севастопольские рассказы

сильнее, кровь хлынула к голове, и ему нужно было усилие над собою, чтобы пробежать до
блиндажа.

– Что вы так запыхались? – сказал генерал, когда он ему передал приказания.

– Шел скоро очень, ваше превосходительство!

– Не хотите ли вина стакан?

Калугин выпил стакан вина и закурил папиросу. Дело уже прекратилось, только сильная
канонада продолжалась с обеих сторон. В блиндаже сидел генерал NN, командир бастиона и
еще человек 6 офицеров, в числе которых был и Праскухин, и говорили про разные
подробности дела. Сидя в этой уютной комнатке, обитой голубыми обоями, с диваном,
кроватью, столом, на котором лежат бумаги, стенными часами и образом, перед которым
горит лампадка, глядя на эти признаки жилья и на толстые аршинные балки, составлявшие
потолок, и слушая выстрелы, казавшиеся слабыми в блиндаже, Калугин решительно понять
не мог, как он два раза позволил себя одолеть такой непростительной слабости; он сердился
на себя, и ему хотелось опасности, чтобы снова испытать себя.

– А вот я рад, что и вы здесь, капитан, – сказал он морскому офицеру, в штаб-офицерской
шинели, с большими усами и Георгием, который вошел в это время в блиндаж и просил
генерала дать ему рабочих, чтобы исправить на его батарее две амбразуры, которые были
засыпаны. – Мне генерал приказал узнать, – продолжал Калугин, когда командир батареи
перестал говорить с генералом, – могут ли ваши орудия стрелять по траншее картечью?

– Одно только орудие может, – угрюмо отвечал капитан.

– Всё-таки пойдемте, посмотрим.

Капитан нахмурился и сердито крякнул.

– Уж я всю ночь там простоял, пришел хоть отдохнуть немного, – сказал он: – нельзя ли вам
одним сходить? там мой помощник, лейтенант Карц, вам всё покажет.

Капитан уже 6 месяцев командовал этой одной из самых опасных батарей, – и даже, когда не
было блиндажей, – не выходя, с начала осады жил на бастионе и между

моряками имел репутацию храбрости. Поэтому-то отказ его особенно поразил и удивил
Калугина.

«Вот репутации!» подумал он.

– Ну, так я пойду один, если вы позволите, – сказал он несколько насмешливым тоном
капитану, который, однако, не обратил на его слова никакого внимания.

Но Калугин не сообразил того, что он в разные времена всего-на-всего провел часов 50 на
бастионах, тогда как капитан жил там 6 месяцев. Калугина еще возбуждали тщеславие –
желание блеснуть, надежда на награды, на репутацию и прелесть риска; капитан же уж
прошел через всё это – сначала тщеславился, храбрился, рисковал, надеялся на награды и
репутацию и даже приобрел их, но теперь уже все эти побудительные средства потеряли для
него силу, и он смотрел на дело иначе: исполнял в точности свою обязанность, но, хорошо
понимая, как мало ему оставалось случайностей жизни, после 6-ти месячного пребывания на
бастьоне, уже не рисковал этими случайностями без строгой необходимости, так что молодой
лейтенант, с неделю тому назад поступивший на батарею и показывавший теперь ее
Калугину, с которым они бесполезно друг перед другом высовывались в амбразуры и
вылезали на банкеты, казался в десять раз храбрее капитана.

Page 28/326