Page 54 - Севастопольские рассказы

– Сами просились?

– Да-с.

– И что вам за охота, господа, я не понимаю! – продолжал комисионер. – Я бы теперь,
кажется, пешком готов был уйти, ежели бы пустили, в Петербург. Опостыла, ей Богу, эта
собачья жизнь!

– Чем же тут плохо вам? – сказал старший Козельцов, обращаясь к нему: – еще вам бы не
жизнь здесь!

Комисионер посмотрел на него и отвернулся.

– Эта опасность («про какую он говорит опасность, сидя на Северной», подумал Козельцов),
лишения, ничего достать нельзя, – продолжал он, обращаясь всё к Володе. – И что вам за
охота, я решительно вас не понимаю, господа! Хоть бы выгоды какие-нибудь были, а то так.
Ну, хорошо ли это, в ваши лета вдруг останетесь калекой на всю жизнь?

– Кому нужны доходы, а кто из чести служит! – с досадой в голосе опять вмешался Козельцов
старший.

– Что за честь, когда нечего есть! – презрительно смеясь, сказал комисионер, обращаясь к
обозному офицеру, который тоже засмеялся при этом. – Заведи-ка из «Лучии»: мы
послушаем, – сказал он, указывая на коробочку с музыкой: – я люблю ее…

– Что, он хороший человек, этот Василий Михайлыч? – спросил Володя у брата, когда они
уже в сумерки вышли из балагана и поехали дальше к Севастополю.

– Ничего, только скупая шельма такая, что ужас! Ведь он малым числом имеет 300 рублей в
месяц! а живет как свинья, ведь ты видел. А комисионера этого я видеть не могу, я его побью
когда-нибудь. Ведь эта каналья из Турции тысяч 12 вывез… – И Козельцов стал
распространяться о лихоимстве, немножко (сказать по правде) с той особенной злобой
человека, который осуждает не за то, что лихоимство – зло, а за то, что ему досадно, что есть
люди, которые пользуются им.

10.

Володя не то, чтоб был не в духе, когда уже почти ночью подъезжал к большому мосту чрез
бухту, но он ощущал какую-то тяжесть на сердце. Всё, что он видел и слышал, было так мало
сообразно с его прошедшими, недавними впечатлениями: паркетная светлая, большая зала
экзамена, веселые, добрые голоса и смех товарищей, новый мундир, любимый царь,
которого он семь лет привык видеть, и который, прощаясь с ними со слезами, называет их
детьми своими, – и так мало всё, что он видел, похоже на его прекрасные, радужные,
великодушные мечты.

– Ну, вот мы и приехали! – сказал старший брат, когда они, подъехав к Михайловской
батарее, вышли из повозки. – Ежели нас пропустят на мосту, мы сейчас же пойдем в
Николаевские казармы. Ты там останься до утра, а я пойду в полк – узнаю, где твоя батарея
стоит, и завтра приеду за тобой.

– Зачем же? лучше вместе пойдем, – сказал Володя. – И я пойду с тобой на бастион. Ведь уж
всё равно: привыкать надо. Ежели ты пойдешь, и я могу.

Page 54/326