Page 61 - Севастопольские рассказы

– Ах, не беспокойтесь пожалуйста! – сказал Володя; но юнкер, высокий, плотный, молодой
мужчина, с красивой, но весьма глупой физиономией, встал с кровати, накинул шинель и,
видимо не проснувшись еще хорошенько, вышел из комнаты.

– Ничего, я на дворе лягу, – пробормотал он.

14.

Оставшись наедине с своими мыслями, первым чувством Володи было отвращение к тому
беспорядочному безотрадному состоянию, в котором находилась душа его. Ему захотелось
заснуть и забыть всё окружающее, а, главное, самого себя. Он потушил свечку, лег на
постель и, сняв с себя шинель, закрылся с головою, чтобы избавиться от страха темноты,
которому он еще с детства был подвержен. Но вдруг ему пришла мысль, что прилетит бомба,
пробьет крышу и убьет его. Он стал вслушиваться; над самой его головой слышались шаги
батарейного командира.

«Впрочем, ежели и прилетит, – подумал он, – то прежде убьет наверху, а потом меня; по
крайней мере, не меня одного». Эта мысль успокоила его немного; он стал было засыпать.
«Ну что ежели вдруг ночью возьмут Севастополь, и французы ворвутся сюда? Чем я буду
защищаться?» Он опять встал и походил по комнате. Страх действительной опасности
подавил таинственный страх мрака. Кроме седла и самовара в комнате ничего твердого не
было. «Я подлец, я трус, мерзкий трус!» – вдруг подумал он и снова перешел к тяжелому
чувству презрения, отвращения даже к самому себе. Он снова лег и старался не думать.
Тогда впечатления дня невольно возникали в воображении при неперестающих
заставлявших дрожать стекла в единственном окне звуках бомбардирования и снова
напоминали об опасности: то ему грезились раненые и кровь, то бомбы и осколки, которые
влетают в комнату, то хорошенькая сестра милосердия, делающая ему, умирающему,
перевязку и плачущая над ним, то мать его, провожающая его в уездном городе и горячо со
слезами молящаяся перед чудотворной иконой, и снова сон кажется ему невозможен. Но
вдруг мысль о Боге всемогущем, добром, который всё может сделать и услышит всякую
молитву, ясно пришла ему в голову. Он стал на колени, перекрестился и сложил руки так, как
его в детстве еще учили молиться. Этот жест вдруг перенес его к давно забытому отрадному
чувству.

«Ежели нужно умереть, нужно, чтоб меня не было, сделай это, Господи, – думал он, –
поскорее сделай это; но ежели нужна храбрость, нужна твердость, которых у меня нет, дай
мне их, но избави от стыда и позора, которых я не могу переносить, но научи, что мне делать,
чтобы исполнить Твою волю».

Детская, запуганная, ограниченная душа вдруг возмужала, просветлела и увидала новые
обширные, светлые горизонты. Много еще передумал и перечувствовал он в то короткое
время, пока продолжалось это чувство, но заснул скоро покойно и беспечно, под звуки
продолжавшегося треска, гула бомбардирования и дрожания стекол.

Господи Великий! только Ты один слышал и знаешь те простые, но жаркие и отчаянные
мольбы неведения, смутного раскаяния и страдания, которые восходили к Тебе из этого
страшного места смерти, от генерала, за секунду перед этим думавшего о завтраке и Георгии
на шею, но с страхом чующего близость Твою, до измученного, голодного, вшивого солдата,
повалившегося на голом полу Николаевской батареи и просящего Тебя скорее дать ему Там
бессознательно предчувствуемую им награду за все незаслуженные страдания! Да, Ты не
уставал слушать мольбы детей Твоих, ниспосылаешь им везде ангела-утешителя,
влагавшего в душу терпение, чувство долга и отраду надежды.

Page 61/326