Page 74 - Севастопольские рассказы

– А как не хотеть! Хочу!

И Мельников спрятался за других.

– Давайте в носки, ребята! У кого карты есть? – послышался его торопливый голос.

Действительно, скоро в заднем углу завязалась игра, – слышались удары по носу, смех и
козырянье. Володя напился чаю из самовара, который наставил ему барабанщик, угощал
фейерверкеров, шутил, заговаривал с ними, желая заслужить популярность, и очень
довольный тем уважением, которое ему оказывали. Солдатики тоже, заметив, что барин

простый, поразговорились. Один рассказывал, как скоро должно кончиться осадное
положение [в] Севастополе, что ему верный флотский человек рассказывал, как Кистентин,
царев брат, с мериканским флотом идет нам на выручку, еще как скоро уговор будет, чтобы
не палить две недели и отдых дать, а коли кто выпалит, то за каждый выстрел 75 копеек
штрафу платить будут.

Васин, который, как успел рассмотреть Володя, был маленький, с большими добрыми
глазами, бакенбардист, рассказал, при общем сначала молчании, а потом хохоте, как,
приехав в отпуск, сначала ему были ради, а потом отец стал его посылать на работу, а за
женой лесничий поручик дрожки присылал. Всё это чрезвычайно забавляло Володю. Он не
только не чувствовал ни малейшего страха или неудовольствия от тесноты и тяжелого запаха
в блиндаже, но ему чрезвычайно легко и приятно было.

Уже многие солдаты храпели. Вланг тоже растянулся на полу, и старый фейерверкер,
расстелив шинель, крестясь, бормотал молитвы перед сном, когда Володе захотелось выйти
из блиндажа – посмотреть, что на дворе делается.

– Подбирай ноги! – закричали друг другу солдаты, только-что он встал, и ноги, поджимаясь,
дали ему дорогу.

Вланг, казавшийся спящим, вдруг поднял голову и схватил за полу шинели Володю.

– Ну полноте, не ходите, как можно! – заговорил он слезливо-убедительным тоном: – ведь вы
еще не знаете; там беспрестанно падают ядра; лучше здесь…

Но, несмотря на просьбы Вланга, Володя выбрался из блиндажа и сел на пороге, на котором
уже сидел переобуваясь Мельников.

Воздух был чистый и свежий, – особенно после блиндажа, – ночь была ясная и тихая. За
гулом выстрелов слышался звук колес телег, привозивших туры и говор людей, работающих
на пороховом погребе. Над головами стояло высокое звездное небо, по которому
беспрестанно пробегали огненные полосы бомб; налево, в аршине, маленькое отверстие
вело в другой блиндаж, в которое виднелись ноги и спины матросов, живших там, и
слышались пьяные голоса их; впереди виднелось возвышение порохового погреба, мимо
которого мелькали фигуры согнувшихся людей, и на котором, на самом верху, под пулями и
бомбами, которые беспрестанно свистели в этом месте, стояла какая-то высокая фигура в
черном пальто, с руками в карманах, и ногами притаптывала землю, которую мешками
носили туда другие люди. Часто бомба пролетала и рвалась весьма близко от погреба.
Солдаты, носившие землю, пригибались, сторонились: черная же фигура не двигалась,
спокойно утаптывая землю ногами, и всё в той же позе оставалась на месте.

– Кто этот черный? – спросил Володя у Мельникова.

– Не могу знать; пойду, посмотрю.

– Не ходи, не нужно.

Page 74/326