Page 13 - Дети подземелья

сердце, еще увеличивало его нерасположение. И я это чувствовал. Порой,

спрятавшись в кустах, я наблюдал за ним; я видел, как он шагал по аллеям,
все ускоряя походку, и глухо стонал от нестерпимой душевной муки. Тогда
мое сердце загоралось жалостью и сочувствием. Один раз, когда, сжав
руками голову, он присел на скамейку и зарыдал, я не вытерпел и выбежал
из кустов на дорожку, повинуясь неопределенному побуждению,
толкавшему меня к этому человеку. Но, услышав мои шаги, он сурово
взглянул на меня и осадил холодным вопросом:
– Что нужно?
Мне ничего не было нужно. Я быстро отвернулся, стыдясь своего
порыва, боясь, чтоб отец не прочел его в моем смущенном лице. Убежав в
чащу сада, я упал лицом в траву и горько заплакал от досады и боли.
С шести лет я испытывал уже ужас одиночества.
Сестре Соне было четыре года. Я любил ее страстно, и она платила
мне такою же любовью; но установившийся взгляд на меня, как на отпетого
маленького разбойника, воздвиг и между нами высокую стену. Всякий раз,
когда я начинал играть с нею, по-своему шумно и резво, старая нянька,

вечно сонная и вечно дравшая, с закрытыми глазами, куриные перья для
подушек, немедленно просыпалась, быстро схватывала мою Соню и
уносила к себе, кидая на меня сердитые взгляды; в таких случаях она
всегда напоминала мне всклоченную наседку, себя я сравнивал с хищным
коршуном, а Соню – с маленьким цыпленком. Мне становилось очень
горько и досадно. Не мудрено поэтому, что скоро я прекратил всякие
попытки занимать Соню моими преступными играми, а еще через
некоторое время мне стало тесно в доме и в садике, где я не встречал ни в
ком привета и ласки. Я начал бродяжить. Все мое существо трепетало тогда
каким-то странным предчувствием жизни. Мне все казалось, что где-то
там, в этом большом и неведомом свете, за старою оградой сада, я найду
что-то; казалось, что я что-то должен сделать и могу что-то сделать, но я
только не знал, что именно. Я стал инстинктивно бегать и от няньки с ее

перьями, и от знакомого ленивого шепота яблоней в нашем маленьком
садике, и от глупого стука ножей, рубивших на кухне котлеты. С тех пор к
прочим нелестным моим эпитетам прибавились названия уличного
мальчишки и бродяги, но я не обращал на это внимания. Я притерпелся к
упрекам и выносил их, как выносил внезапно налетевший дождь или
солнечный зной. Я хмуро выслушивал замечания и поступал по-своему.
Шатаясь по улицам, я всматривался детски-любопытными глазами в
незатейливую жизнь городка с его лачугами, вслушивался в гул проволок
на шоссе, стараясь уловить, какие вести несутся по ним из далеких