Page 39 - Евпатий Коловрат

Ходыней. И пела, пела всё тем же голосом лесной вилы, восхваляя и величая Хозяина.

Трижды обошла посолонь кумира, встала перед серединным ликом. Посмотрела в каменное
лицо. Произнесла звонко:

— Велесе, Господине! Очисти нас — меня, Хоронею, от вины, а тех молодцев, что в большом
круге стоят, от беды!

И вновь воевода услышал тот самый каменный звук. Только Синь-камень на сей раз лежал
под Хозяином спокойно. Две пары рук отделились от боковых граней кумира. Одна рука
оторвалась от груди, вытягивая вперёд зажатый в каменной деннице каменный рог.
Каменные руки упали на помолодевшую ведунью, подняли её в воздух и — скомкали, как
человек комкает шапку. Только шапки не текут вишнёвыми струями, наполняя рог, омывая
торчащий язык.

Грязный ком вывалился из каменных лап — и чёрная стая тут же обрушилась на останки с
неба. На останки, на огненное кольцо, на берестяные лица гридней с тёмными дырами
распахнутых ртов… нахлынула тьма.

Погружаясь в неё, воевода вдруг понял, что выдохнули губы Хоронеи перед тем, как их
накрыло шершавой каменной ладонью.

«Наконец-то»…

Нахлынула тьма и схлынула, оставив протирать глаза на берегу.

Всё тот же Пертов угор. Еле тлеет огненный круг. Не видать муромской ведуньи, не видать
Чурыни-черниговца, и его дружинников не видать. В снегу валялись какие-то лохмотья, с
которых взгляд соскальзывал — как нога с оледеневшей приступки. А в кругу, прислонившись
к Синь-Медведь-камню спиною, сидел седобородый старик в большой косматой еге. Держал
над огнём растопыренные пятерни. Волосы на голове дыбились копной, под правой седой
клочковатой бровью было темно, но порой отблеск костра проскальзывал под левую, такую
же косматую, и мир вокруг вновь начинал зыбиться и течь на мгновение.

Хрустнул снег под звериной лапой. У края круга света, очерченного костром, появился
крупный светло-серый, почти белый волк. Появился и встал, глядя на сидящего у костра.

— Явилась, что ли… — проговорил Старик, не глядя на зверя. — Ну что там жмёшься… иди
уж, коли пришла…

Волк, отпрянувший при первых звуках голоса, шагнул вперёд. Поджав хвост, опустив голову,
прижав уши, на подгибающихся лапах, поскуливая.

Провинившаяся собака.

— Набегалась, гулёна…

Бывают голоса громкие, бывают голоса сильные. И никто лучше воевод не знает, что это не
одно и то же. Негромкий голос греющегося у костра снежным обвалом рухнул на плечи, клоня
книзу, вминая в промерзшую землю. Воевода внезапно понял волка — волчицу, теперь он
видел и сам. Это действительно смотрел на огонь, грел руки Хозяин. Это отзвуки его голоса
отзывались в меди вечевых колоколов, звуках походных рогов, придавали силы словам
Государя.

— Набегалась. Нагулялась. Небось, покуда хвост не защемило, о Нас, старых, и помину не
было. Жила себе да радовалась. Теперь вот явилась. Вспомнила в кои-то веки, спасибо.

Page 39/125