Page 36 - Евпатий Коловрат
P. 36
пребывала в молчании, только пылали глаза — чуть туманясь в облаке вырывавшегося из
пастей пара.
— Благо коней там не оставили, — сипло дохнул Догада, а воевода вдруг почувствовал, как
сердце омывает родниковой студёной радостью.
Услышали. Их услышали. Самое страшное — не сбылось, Пертов угор не остался глух к
голосу ведуньи-отступницы. Как знать, может, и к их нужде глух не будет?
— Поклонюсь я Попутнику водой, — стряхнула Хоронея воду с руки в костёр. — Поклонюсь
сосновой смолой, поклонюсь ему белоярым зерном…
Россыпью взмыли над огнём зерна с рук Хоронеи, словно взлетая с искрами к звёздам — и
теряясь посреди них.
— Поклонюсь добрым курением, — ведунья приняла из рук Чурыни лапоть на трёх лыковых
верёвках, из которого тянулась белёсая дымная струйка, трижды махнула им на север.
— Поклонюсь ему жарким пламенем, — руки Хоронеи зачерпнули языки огня, будто воду, и
взметнули туда же, к полуночи.
— Поклонюсь ему брашнами сладкими… — просыпалась в огонь еда с расшитого убруса.
— Дед Оковский, Дед Волжаной, Дед Морской… — метнулся звучный шёпот над сосновым
ведром. — Дайте и вы силы своей…
Хоронея тем временем, что-то шепча, касалась себя маленькой куколкой из соломы.
Коснулась пять раз — и кинула через левое плечо в огненное кольцо. И вновь зазвучал её
голос в полную силу:
— На челе у меня — солнце красное, под косою — млад ясен месяц, — летали птицами
тонкопалые руки, касаясь названных мест. — Под правою рукою заря утренняя, под левой
рукой — заря вечерняя. Завернусь я в небо синее, обтычусь частыми звёздами, подпояшусь
громовой стрелой…
И слова-то, отрешённо думалось воеводе, всё знакомые. Это сколько ж кусков службы
кумирам стародавним промеж крещёного люда ходит, за заговоры да «крепкие слова» у нас
почитается?!
И поправил себя: у них. Теперь уже не у нас, у них. Может, и не шагнул ты, воевода, в
огненное кольцо, но большой круг уже перешёл, да не на Пертовом угоре, а ещё там, посреди
мёртвого города. Среди крещёных себя более не числи.
— Встану я, — метался над пламенем голос ведуньи, звеня уже не по-людскому — словно
эхом отзывалась из ночи на каждое слово чернокрылая птица с девичьим лицом, — не во
светлый день, а в тёмную ночь, пойду из избы не дверями, со двора не воротами, не в чистое
поле, а в тёмный лес, повернусь не на светлый полдень, а на полуночь тёмную, во
полуночной стороне есть море-окиян, на море-окияне есть остров Буян, на том острове Буяне
есть широкий двор, на широком дворе синь-камень лежит, на камне том Стар Старик сидит. В
шапке золотой на один глаз, в еге богатой на одно плечо, а в руке его — посох железный.
Стар Старик сидит, сам велик Велес!
Словно ночь, сгустившаяся вокруг, вздохнула.
Имя было произнесено. Имя Хозяина Пертова угора, Хозяина Синь-Медведь-камня и ведуньи
Хоронеи. Хозяина чёрных и серых стай, собравшихся вокруг угора. Пастыря Зверей. Отца
Могил. Деда Певцов.
Page 36/125
