Page 48 - Евпатий Коловрат

— Слушаю и повинуюсь, господин сотник. Парни последние две ночи провели в сёдлах, да и
прежде спали одни слишком долго. А у нас немало хорошеньких пленниц-урусуток. Ведь мы
не так уж плохо показали себя недавно.

— Господин десятник, Хаким прав… — подал голос подъехавший к ним кипчак с крестом на
груди. — Прав, хоть он и басурманин. Парни облизываются на пленниц, так что на нижней
губе у каждого намёрзло, как на вершине Алборз-горы….

— Устами достойнейшего Сатмаза говорит мудрость, господин десятник… Осмелюсь только
добавить — когда господин десятник станет господином сотником, ему потребуются верные
люди. Разве плохо сразу накрепко привязать к себе десяток? И не назвал ли Потрясатель
Вселенной обладание женщинами побеждённого врага одной из величайших радостей в
жизни мужчины?

Эбуген поглядел на хорезмийца хмуро — вот уж никак не ожидал, что чужак-мусульманин так
хорошо запомнит священные предания монголов.

— Потрясатель Вселенной не мог быть не прав, — наклонил он опушенный мехом
чёрно-бурой лисицы шлем. Повернулся к всадникам: — Эй, удальцы! Нынче ночью можете
выбрать себе пленниц, чтоб они согревали и ублажали вас.

Воины восторженно закряхтели, захлопали ладонями по бёдрам. На самом деле, хоть отряд
и назывался десятком, а воинов в нём была дюжина — не считая самого Эбугена.

Встав на ночлег на пологом берегу замерзшей реки и выделив по жребию часовых для
наблюдения за пленниками и лошадьми, Эбуген лично отправился вместе с воинами
отобрать себе и им развлечение. Нетерпеливый Мунгхаг, схватив за ворот шубы сидевшую с
края девушку, рванул её на себя, запустил пятерню под одежду. Девка завопила, сидевший
рядом с ней парень молча вскочил и кинулся на Мунгхага.

— Не убивать! — рявкнул Эбуген, и копьё в руках уже занёсшего его воина развернулось к
пленнику пяткой древка. — Сатмаз, переведи им — пусть не ищут смерти, они нужны нам
живыми. Но те, кто попытается, будут сожалеть, что выжили, так же сильно, как мои воины
будут жалеть, что не могут их убить!

Кипчак невозмутимо заговорил на языке урусутов, чуть повысив голос, чтоб перекрыть
страстные хаканья копейщика и сдавленное рычание избиваемого древком пленника.

Поднялся бородатый жрец, одетый в чёрное платье почти до земли, о чём-то заговорил,
волнуясь, указывая на своих, на воинов Эбугена, на небо.

— Про что он говорит, Сатмаз? — спросил десятник.

Сатмаз пожал плечами:

— Просит тебя не трогать их женщин. Говорит, что ты можешь казнить его, если хочешь, той
смертью, что пожелаешь, но женщин он просит оставить в покое. Говорит, что Бог
вознаградит тебя за это.

Эбуген восхищённо зацокал языком. В свои двадцать три он видел слишком много
служителей небес, что быстро забывали о небе и соплеменниках, завидев блеск монгольских
сабель. Одни теряли язык, другие норовили выслужиться перед новыми хозяевами, потакая
им во всём. Такие, как этот урусут, были большой редкостью, большой. Храбрость достойна
была бы вознаграждения, даже не будь ясного приказа чинить чернорясым как можно меньше
обид.

— Скажи ему, Сатмаз, пусть не боится. Его дочери не коснётся рука простого воина, я беру её

Page 48/125