Page 52 - Евпатий Коловрат

Напряглись на мгновение скулы, распахнулись глаза. В свете звёзд не видно было, что они —
голубые. Потом скулы обмякли, веки приспустились, и Зима словно заснула на груди Митяя.

— Мне… меня тоже… меня… — послышалось однозвучное. Это, вытянув одну руку, а другой
продолжая цепляться за портки, полз на коленях к ним подпасок Тараска. Тётка Марфа
перехватила его, прижала к себе:

— И тебе тоже, и всем нам хватит, не кричи только, дитятко…

— Меня… Ты? Ты дашь мне?

— Дам, дитятко, — захлёбываясь в слезах, шептала Марфа, прижимая к груди встрёпанную
соломенную голову мальчишки.

Отец Ефим поднял голову и начал громко читать «Со святыми упокой».

Часовые повернулись на голос.

— Чего это он? Эй, урусут!

— Да тихо ты… — ответил ему напарник. — Это тот, в чёрном платье, жрец. Их трогать не
велено…

— А, ну если жрец… — проворчал первый ордынец. — А чего он развылся?

— Кто же их разберёт? — пожал плечами собеседник. — Наверно, обряд какой…

И протяжно зевнул.

Сильный и звучный голос отца Ефима раздавался над заснеженным берегом, над гладью
замёрзшей реки. Этот голос приходили слушать даже поганцы лесные — вятичи да меря, и
иные возвращались в свои дебри, унося на шее крест. Сегодня он провожал своих
злосчастных прихожан в последний путь, моля милосердного Бога и Матерь Божью не
отвергнуть их, бежавших срама и поругания столь страшным путём. Голосом перекрывал
последние стоны и вздохи, тихий влажный шелест стали, проходящей сквозь плоть, журчание
крови из ран, шёпот прощанья. Приняли общее решение и те, кого привели ближе к утру.
Ушла и его Алёнушка — от рук старосты Гервасия, который сам, последним вонзил нож в
свою грудь. Только тогда отец Ефим замолчал. Они остались одни — он и матушка Ненила,
среди остывающих тел соседей и прихожан.

— Ну что, отец, наш черёд, что ли… — всхлипнула Ненила, расстёгивая полушубок на груди.

— Матушка… — горько выдавил отец Ефим. — И ты туда ж…

— Прости, — опустила голову его супруга. — Забыла я — иерей, что кровь людскую прольёт,
отвергнется сана. До утра, стало быть, ждать… и муки смертные вместе примем… Хоть и
невтерпёж мне, что Алёнка там одна…

— Ты меня прости, матушка, — обнял прижавшуюся к нему жену отец Ефим. Прошипел нож,
разрезая кожу и плоть на шее, слева. Булькнула кровь из яремной вены, вздохнула попадья,
благодарно взглянув в лицо мужу, — и осела к нему на колени.

Так он и сидел до свету, гладя её волосы.

Только перед самой зарёй, видно задремал чуток — привиделся ему дивный сон. Будто стоит
на краю леса огромный старик. Весь словно в тени — только по левой щеке слеза ползёт.

— Кто ты, господине? — спросил отец Ефим.

Page 52/125