Page 54 - Евпатий Коловрат

У ног десятника лежала дочь жреца, прижав руку к окровавленной груди, такой упругой и
желанной ещё недавно. С посиневших губ — их так хорошо было лизать и кусать! —
сползала на щёку почерневшая, заледенелая струйка. Глаза плотно закрыты. Что за дура…
что за тупая, неблагодарная, лесная дура! Ведь она даже понравилась ему, у него, десятника,
была собственная кибитка, и в этой кибитке ещё не было женщины — она могла бы занять
это место! Могла бы заметить — он выделял её, берёг для себя… они всё — просто лесные
твари! Безмозглые, хуже любого зверя, имеющего понятие о цене жизни. Десятник, присев,
вытер саблю о подол какой-то бабы и убрал клинок в ножны.

— Что он говорил? — спросил Эбуген, пихнув носком сапога бок в чёрном платье. — Что он
сейчас мне кричал?

Тишина была ему ответом.

— Сатмаз! Сатмаз, да пожрёт тебя Эрлиг! Я хочу знать, что мне сейчас говорил этот урусут!

Молчание. Да что этот кипчак, издевается над ним? Хочет быть четвёртой его жертвой
сегодня?! Так это легко, это очень легко! Или проглотил язык от страха?

— Где Сатмаз?! — десятник повернулся к цэрегам. Те давно уже отступили подальше —
рядом остался только дурак Мунгхаг с посеревшей от страха мордой.

— В-вот, г-господин де-есятник, — проблеял он, тыча трясущимся пальцем. — С-сатмаз
т-там…

Эбуген уставился на изрубленные в четыре куска останки. А, ну да… Отлично! Лучше просто
некуда! Одним из олухов, из пустоголовых черепах, упустивших полон, оказался
единственный переводчик отряда — переводчик, которого дал ему лично тысячник в знак
особого доверия! Клянусь бычьими рогами Эрлига! Маячивший впереди бунчук тысячника
расползся в серый туман, а из него начала сгущаться памятная всем ордынцам, от темников
до простых цэрегов, коновязь у чёрной юрты Субудай-богатура, прославленного полководца,
Пса Потрясателя Вселенной. Та самая коновязь, на которой ломают спины провинившимся.

Эбуген нагнулся и поднял лежащий рядом с телом большой пожилой женщины с
перерезанной глоткой нож. Очень знакомый нож.

— Чей? — в спокойствии голоса Эбугена стыла смерть.

Цэреги начали как-то очень быстро расползаться в стороны, пятясь задом наперёд и
одновременно ощупывая пояса и торчащие из ножен рукояти.

— Йу-у-уг! Йуууг… — это был странный звук. Словно скулил побитый щенок размером с быка.
Здоровяк-хорезмиец, огромный Ибрагим. Он тоже пятился — и скрещёнными, словно у бабы,
прикрывающей срам, большими ладонями пытался спрятать пустые ножны. Завертел вокруг
головой, жалобно уставился на Хакима — хорезмиец шарахнулся от земляка, словно от
зачумлённого.

Эбуген уже шёл к нему, плотно сжав губы под полоской усов. Ибрагим обреченно сжался,
рухнул на колени, скуля:

— Йуг, ен-баши беки, йуг… бисмлляху рахмани рахххх…

Эбуген, ухватив мужеложца за кудлатую чёрную бороду, с маху всадил ему нож в брюхо. Раз,
другой, третий. Ибрагим повалился на бок, истошно визжа и суча ногами, шапка свалилась с
его бритой башки.

— Собрать с них оружие. И выступаем, — распорядился Эбуген, вытирая нож о рукав. —

Page 54/125