Page 59 - Евпатий Коловрат

Это — четыре пса Темучжина, вскормленные человечьим мясом; он привязал их на железную
цепь; у этих псов медные лбы, каменные зубы, сердца из стали и шила вместо языков; в бою
пожирают они человечье мясо. Теперь они спущены с цепи; у них текут слюни; они радуются.
Эти четыре пса — Чжебе, Хубилай, Чжелме и Субудай.

того, бесследно пропали тридцать и две десятки, отправленные за зерном, скотом и
пленниками, и три сотни, отправленные на розыски, — бесстрастно заключил писарь-уйгур,
выводя каламом на листе бумаги заключительные цифры подсчёта.

Выглядел он здесь странно. В чёрной юрте не жаловали ни чужаков — разве что в виде
подвешенных в дымоходе за волосы коптящихся голов, — ни грамотеев, а уйгур был и тем и
другим.

Конечно, многое объяснял синий халат, свидетельствующий о службе роду Небесного
Воителя, — здесь и сейчас это обозначало службу Джихангиру.

Хозяин юрты сидел на покрытом войлочными кошмами возвышении и глядел на тысячника
единственным глазом. Тысячник не смотрел ему в лицо, напротив — сидел, склоняясь лбом
почти до простых узоров ковра.

— И ты, — медленно процедил хозяин чёрной юрты, касаясь сухими губами поверхности
кумыса в костяной чаре, — ты, сын верблюда и свиньи, отрыжка желтоухой собаки, вошь на
яйцах старого яка, говоришь мне, что никто из этих людей…

Чара вновь подплыла к губам.

— …Никто из наших людей не вернулся?

Говоривший не торопил с ответом. Он был человеком степи, не ханского дворца или
хорезмийского базара, а степи. Ему омерзительна была привычка спешить словами —
слишком часто у людей дворца и людей базара слова опережали мысли — и сильно, на
много дневных переходов отставали от дел.

И в юности его лицом не прельщались девицы, полвека сражений не сделали его красивее.
Уродливый шрам рассекал левую скулу, бровь и лоб над пустой глазницей. Левая рука,
которую когда-то пробило вместе с лёгким кочевничьим щитом копьё, ссохлась и вряд ли
удержала бы даже чару с кумысом, но и с одной рукой он был в бою опаснее многих молодых
и здоровых. На выдвинутой вперёд челюсти топорщилась редкая седая щетина. Чёрный
чапан и чёрная шапка были скроены добротно, но просто. Многие в белой юрте полагали, что
вызывающе просто, — но полагать они предпочитали молча, самые же отважные полагали
это в отсутствие одноглазого старика.

Последний из прославленных песней Псов-Людоедов Потрясателя Вселенной смотрел на
тысячника со своего возвышения, ожидая ответа. Не поспешного, но и не медленного. А
главное — толкового.

От пресловутой коновязи их отделял лишь входной полог чёрной юрты.

— Лучше б и впрямь никто не вернулся… — прошептал тысячник.

— О чём это ты там толкуешь, помёт течной кобылы?

— Непобедимому стоит взглянуть. Я привёз одного, он примчался в лагерь нынче на
рассвете.

Page 59/125