Page 60 - Евпатий Коловрат

Полководец шевельнул уцелевшей бровью. Двое нукеров в чёрных чапанах у входа отдали
одинаковые поклоны и, будто одним и тем же движением, покинули шатёр. Потрескивал
бараний жир в светильниках и багровые угли в жаровне. В курильнице-уталгаа чадили
степные травы.

Вскоре чёрные чапаны явились вновь, волоча за связанные локти человечка. Отчего-то он
казался маленьким — хотя для цэрега был самого обычного роста. Его за связанные локти
выкинули на середину ковра и отступили на привычное место под войлочными стенами, он же
скрючился так, словно пытался уместиться на самом мелком из узоров ковра, да никак не
получалось.

Непобедимый шевельнул сухой рукой, и тысячник проворным жуком подобрался на
четвереньках к подножью его возвышения. Сжал зубы, ощутив, как упирается в спину сапог —
и наливается на мгновение немалым весом старого полководца. Потом тяжесть ушла.
Продолжая прихлёбывать из костяной чарки, прозванный Непобедимым старец подошёл к
елозящему ногами в мягких ичигах и просторных штанах человечку. Потыкал носком сапога в
затянутый избура-серым чапаном бок.

— Мёртвые поднялись! — вдруг визгливо выкрикнул связанный, вскидывая к нему разбитое в
кровь, помороженное лицо. Вышло это так резко, что Непобедимый едва не отшатнулся. —
Мёртвые встали! Лица, как снег, волосы, как снег, голоса, как снег! Мёртвые поднялись!

Он зарыдал, продолжая завывать сквозь рыдания:

— Поднялись, поднялись! Морды в шерсти, а на шерсти — кровь, кровь на губах, кровь, а
глаза ледяные, лёд в глазах, лё-ооод! Идёт, а брюхо разрубленное, и потроха видно… лёд,
лёд в глазах… Колдуны их ведут, страшные, большие, смерти не знают, их стрелами бьёшь,
они встают, их копьём колешь, они встают, саблей рубишь, они встаюуууут, встаюууууууут!
Крылья за спиной, крылья… Мё-ортвыееееее!!!

— Заткнуть, — равнодушно бросил Непобедимый. Повернулся к своему помосту, здоровой
рукой опустив опустевшую костяную чару в пустоту, мгновенно, впрочем, проросшую
заботливо подставленными ладонями. Зажурчал кумыс, но Непобедимый взмахнул рукой — и
бурдюк с костяной чарой и держащий их юноша в чёрном словно растворились в тенях
чёрной юрты. Зато объявились двое нукеров в чёрном, засунувших в хрипящую пасть
связанного толстое кнутовище и выволокших его прочь.

Вот так же невзначай, говорили в орде, тени чёрной юрты прорастают тетивой, ложащейся на
твоё горло…

Тысячник сглотнул и свёл покрепче челюсти, вновь принимая на спину тяжесть семидесяти
лет — и семидесяти выигранных сражений.

— Многие ли его слышали? — старческим равнодушным голосом спросили сверху.

Тяжесть ушла, зато заскрипел помост под войлоками.

— Его вели через лагерь… это моя вина, Непоб…

— Вина, — бесстрастно прервали его, — лежит на твоей матери, со скуки сошедшейся с
бараном. Объявить, что этот желтоухий пёс бросил своих соратников, испугавшись урусутов.
Объявить также, что он усугубил эту вину тягчайшей, пряча свой позор за бабьими сказками
про покойников. Объявить, что каждый, кто станет повторять их, разделит и мой гнев.

— Внимание и повиновение, — откликнулись от входа.

Удары барабана и сильные голоса нукеров доносились даже сквозь толстые стены юрты.

Page 60/125