Page 120 - Преступление и наказание

милый!..
— Господи! До обморока довела! — вскричала Пульхерия Александровна.
— Нет, нет… вздор… ничего!.. Немного голова закружилась. Совсем не обморок…
Дались вам эти обмороки!.. Гм! да… что бишь я хотел? Да: каким образом ты сегодня же
убедишься, что можешь уважать его и что он… ценит, что ли, как ты сказала? Ты, кажется,
сказала, что сегодня? Или я ослышался?
— Маменька, покажите брату письмо Петра Петровича, — сказала Дунечка.
Пульхерия Александровна дрожащими руками передала письмо. Он с большим
любопытством взял его. Но прежде чем развернуть, он вдруг как-то с удивлением посмотрел
на Дунечку.
— Странно, — проговорил он медленно, как бы вдруг пораженный новою мыслию, —
да из чего я так хлопочу? Из чего весь крик? Да выходи за кого хочешь!
Он говорил как бы для себя, но выговорил вслух и несколько времени смотрел на
сестру, как бы озадаченный.
Он развернул наконец письмо, всё еще сохраняя вид какого-то странного удивления;
потом медленно и внимательно начал читать и прочел два раза. Пульхерия Александровна
была в особенном беспокойстве; да и все ждали чего-то особенного.
— Это мне удивительно, — начал он после некоторого раздумья и передавая письмо
матери, но не обращаясь ни к кому в частности, — ведь он по делам ходит, адвокат, и
разговор даже у него такой… с замашкой, — а ведь как безграмотно пишет.
Все пошевелились; совсем не того ожидали.
— Да ведь они и все так пишут, — отрывисто заметил Разумихин.
— Ты разве читал?
— Да.
— Мы показывали, Родя, мы… советовались давеча, — начала сконфузившаяся
Пульхерия Александровна.
— Это, собственно, судейский слог, — перебил Разумихин, — судейские бумаги до сих
пор так пишутся.
— Судейский? Да, именно судейский, деловой… Не то чтоб уж очень безграмотно, да и
не то чтоб уж очень литературно; деловой!
— Петр Петрович и не скрывает, что учился на медные деньги, и даже хвалится тем,
что сам себе дорогу проложил, — заметила Авдотья Романовна, несколько обиженная новым
тоном брата.
— Что ж, если хвалится, так и есть чем, — я не противоречу. Ты, сестра, кажется,
обиделась, что я из всего письма такое фривольное замечание извлек, и думаешь, что я
нарочно о таких пустяках заговорил, чтобы поломаться над тобой с досады. Напротив, мне,
по поводу слога, пришло в голову одно совсем не лишнее, в настоящем случае, замечание.
Там есть одно выражение: «пеняйте на себя», поставленное очень знаменательно и ясно, и,
кроме того, есть угроза, что он тотчас уйдет, если я приду. Эта угроза уйти — всё равно что
угроза вас обеих бросить, если будете непослушны, и бросить теперь, когда уже в Петербург
вызвал. Ну, как ты думаешь: можно ли таким выражением от Лужина так же точно
обидеться, как если бы вот он написал (он указал на Разумихина), али Зосимов, али из нас
кто-нибудь?
— Н-нет, — отвечала Дунечка, оживляясь, — я очень поняла, что это слишком наивно
выражено и что он, может быть, только не мастер писать… Это ты хорошо рассудил, брат. Я
даже не ожидала…
— Это по-судейски выражено, а по-судейски иначе написать нельзя, и вышло грубее,
чем, может быть, он хотел. Впрочем, я должен тебя несколько разочаровать: в этом письме
есть еще одно выражение, одна клевета на мой счет, и довольно подленькая. Я деньги отдал
вчера вдове, чахоточной и убитой, и не «под предлогом похорон», а прямо на похороны, и не
в руки дочери — девицы, как он пишет, «отъявленного поведения» (и которую я вчера в
первый раз в жизни видел), а именно вдове. Во всем этом я вижу слишком поспешное