Page 122 - Преступление и наказание

углу дивана, где сидел Зосимов, но, вспомнив, что этот диван был слишком фамильярное
место и служит ему постелью, поспешил указать ей на стул Разумихина.
— А ты садись здесь, — сказал он Разумихину, сажая его в угол, где сидел Зосимов.
Соня села, чуть не дрожа от страху, и робко взглянула на обеих дам. Видно было, что
она и сама не понимала, как могла она сесть с ними рядом. Сообразив это, она до того
испугалась, что вдруг опять встала и в совершенном смущении обратилась к Раскольникову.
— Я… я… зашла на одну минуту, простите, что вас обеспокоила, — заговорила она,
запинаясь. — Я от Катерины Ивановны, а ей послать было некого… А Катерина Ивановна
приказала вас очень просить быть завтра на отпевании, утром… за обедней… на
Митрофаниевском,97а потом у нас… у ней… откушать… Честь ей сделать… Она велела
просить.
Соня запнулась и замолчала.
— Постараюсь непременно… непременно, — отвечал Раскольников, привстав тоже и
тоже запинаясь и не договаривая… — Сделайте одолжение, садитесь, — сказал он вдруг, —
мне надо с вами поговорить. Пожалуйста, — вы, может быть, торопитесь, — сделайте
одолжение, подарите мне две минуты…
И он подвинул ей стул. Соня опять села и опять робко, потерянно, поскорей взглянула
на обеих дам и вдруг потупилась.
Бледное лицо Раскольникова вспыхнуло; его как будто всего передернуло; глаза
загорелись.
— Маменька, — сказал он твердо и настойчиво, — это Софья Семеновна Мармеладова,
дочь того самого несчастного господина Мармеладова, которого вчера в моих глазах
раздавили лошади и о котором я уже вам говорил…
Пульхерия Александровна взглянула на Соню и слегка прищурилась. Несмотря на всё
свое замешательство перед настойчивым и вызывающим взглядом Роди, она никак не могла
отказать себе в этом удовольствии. Дунечка серьезно, пристально уставилась прямо в лицо
бедной девушки и с недоумением ее рассматривала. Соня, услышав рекомендацию, подняла
было глаза опять, но смутилась еще более прежнего.
— Я хотел вас спросить, — обратился к ней поскорей Раскольников, — как это у вас
сегодня устроилось? Не обеспокоили ли вас?.. например, от полиции.
— Нет-с, всё прошло… Ведь уж слишком видно, отчего смерть была; не беспокоили;
только вот жильцы сердятся.
— Отчего?
— Что тело долго стоит… ведь теперь жарко, дух… так что сегодня, к вечерне, на
кладбище перенесут, до завтра, в часовню. Катерина Ивановна сперва не хотела, а теперь и
сама видит, что нельзя…
— Так сегодня?
— Она просит вас сделать нам честь на отпевании в церкви быть завтра, а потом уж к
ней прибыть, на поминки.
— Она поминки устраивает?
— Да-с, закуску; она вас очень велела благодарить, что вы вчера помогли нам… без вас
совсем бы нечем похоронить. — И губы и подбородок ее вдруг запрыгали, но она скрепилась
и удержалась, поскорей опять опустив глаза в землю.
Между разговором Раскольников пристально ее разглядывал. Это было худенькое,
совсем худенькое и бледное личико, довольно неправильное, какое-то востренькое, с
востреньким маленьким носом и подбородком. Ее даже нельзя было назвать и хорошенькою,
но зато голубые глаза ее были такие ясные, и, когда оживлялись они, выражение лица ее
становилось такое доброе и простодушное, что невольно привлекало к ней. В лице ее, да и во
всей ее фигуре, была сверх того одна особенная характерная черта: несмотря на свои
восемнадцать лет, она казалась почти еще девочкой, гораздо моложе своих лет, совсем почти
ребенком, и это иногда даже смешно проявлялось в некоторых ее движениях.
— Но неужели Катерина Ивановна могла обойтись такими малыми средствами, даже