Page 123 - Преступление и наказание

еще закуску намерена?.. — спросил Раскольников, настойчиво продолжая разговор.
— Гроб ведь простой будет-с… и всё будет просто, так что недорого… мы давеча с
Катериной Ивановной всё рассчитали, так что и останется, чтобы помянуть… а Катерине
Ивановне очень хочется, чтобы так было. Ведь нельзя же-с… ей утешение… она такая, ведь
вы знаете…
— Понимаю, понимаю… конечно… Что это вы мою комнату разглядываете? Вот
маменька говорит тоже, что на гроб похожа.
— Вы нам всё вчера отдали! — проговорила вдруг в ответ Сонечка, каким-то сильным
и скорым шепотом, вдруг опять сильно потупившись. Губы и подбородок ее опять
запрыгали. Она давно уже поражена была бедною обстановкой Раскольникова, и теперь
слова эти вдруг вырвались сами собой. Последовало молчание. Глаза Дунечки как-то
прояснели, а Пульхерия Александровна даже приветливо посмотрела на Соню.
— Родя, — сказала она, вставая, — мы, разумеется, вместе обедаем. Дунечка, пойдем…
А ты бы, Родя, пошел, погулял немного, а потом отдохнул, полежал, а там и приходи
скорее… А то мы тебя утомили, боюсь я…
— Да, да, приду, — отвечал он, вставая и заторопившись… — У меня, впрочем, дело…
— Да неужели ж вы будете и обедать розно? — закричал Разумихин, с удивлением
смотря на Раскольникова, — что ты это?
— Да, да, приду, конечно, конечно… А ты останься на минуту. Ведь он вам сейчас не
нужен, маменька? Или я, может, отнимаю его?
— Ох, нет, нет! А вы, Дмитрий Прокофьич, придете обедать, будете так добры?
— Пожалуйста, придите, — попросила Дуня.
Разумихин откланялся и весь засиял. На одно мгновение все как-то странно вдруг
законфузились.
— Прощай, Родя, то есть до свиданья; не люблю говорить «прощай».98Прощай,
Настасья… ах, опять «прощай» сказала!..
Пульхерия Александровна хотела было и Сонечке поклониться, но как-то не удалось, и,
заторопившись, вышла из комнаты.
Но Авдотья Романовна как будто ждала очереди и, проходя вслед за матерью мимо
Сони, откланялась ей внимательным, вежливым и полным поклоном. Сонечка смутилась,
поклонилась как-то уторопленно и испуганно, какое-то даже болезненное ощущение
отразилось в лице ее, как будто вежливость и внимание Авдотьи Романовны были ей
тягостны и мучительны.
— Дуня, прощай же! — крикнул Раскольников уже в сени, — дай же руку-то!
— Да ведь я же подавала, забыл? — отвечала Дуня, ласково и неловко оборачиваясь к
нему.
— Ну что ж, еще дай!
И он крепко стиснул ее пальчики. Дунечка улыбнулась ему, закраснелась, поскорее
вырвала свою руку и ушла за матерью, тоже почему-то вся счастливая.
— Ну вот и славно! — сказал он Соне, возвращаясь к себе и ясно посмотрев на нее, —
упокой господь мертвых, а живым еще жить! Так ли? Так ли? Ведь так?
Соня даже с удивлением смотрела на внезапно просветлевшее лицо его; он несколько
мгновений молча и пристально в нее вглядывался: весь рассказ о ней покойника отца ее
пронесся в эту минуту вдруг в его памяти…
— Господи, Дунечка! — заговорила тотчас же Пульхерия Александровна, как вышли
на улицу, — вот ведь теперь сама точно рада, что мы ушли: легче как-то. Ну, думала ли я
вчера, в вагоне, что даже этому буду радоваться!
— Опять говорю вам, маменька, он еще очень болен. Неужели вы не видите? Может
быть, страдая по нас, и расстроил себя. Надо быть снисходительным и многое, многое можно
простить.
— А вот ты и не была снисходительна! — горячо и ревниво перебила тотчас же
Пульхерия Александровна. — Знаешь, Дуня, смотрела я на вас обоих, совершенный ты его