Page 129 - Преступление и наказание

стоптанных туфлях. Это был человек лет тридцати пяти, росту пониже среднего, полный и
даже с брюшком, выбритый, без усов и без бакенбард, с плотно выстриженными волосами на
большой круглой голове, как-то особенно выпукло закругленной на затылке. Пухлое,
круглое и немного курносое лицо его было цвета больного, темно-желтого, но довольно
бодрое и даже насмешливое. Оно было бы даже и добродушное, если бы не мешало
выражение глаз, с каким-то жидким водянистым блеском, прикрытых почти белыми,
моргающими, точно подмигивая кому, ресницами. Взгляд этих глаз как-то странно не
гармонировал со всею фигурой, имевшею в себе даже что-то бабье, и придавал ей нечто
гораздо более серьезное, чем с первого взгляда можно было от нее ожидать.
Порфирий Петрович, как только услышал, что гость имеет до него «дельце», тотчас же
попросил его сесть на диван, сам уселся на другом конце и уставился в гостя, в немедленном
ожидании изложения дела, с тем усиленным и уж слишком серьезным вниманием, которое
даже тяготит и смущает с первого раза, особенно по незнакомству, и особенно если то, что
вы излагаете, по собственному вашему мнению, далеко не в пропорции с таким
необыкновенно важным, оказываемым вам вниманием. Но Раскольников в коротких и
связных словах, ясно и точно изъяснил свое дело и собой остался доволен так, что даже
успел довольно хорошо осмотреть Порфирия. Порфирий Петрович тоже ни разу не свел с
него глаз во всё время. Разумихин, поместившись напротив, за тем же столом, горячо и
нетерпеливо следил за изложением дела, поминутно переводя глаза с того на другого и
обратно, что уже выходило немного из мерки.
«Дурак!» — ругнул про себя Раскольников.
— Вам следует подать объявление в полицию, — с самым деловым видом отвечал
Порфирий, — о том-с, что, известившись о таком-то происшествии, то есть об этом
убийстве, вы просите, в свою очередь, уведомить следователя, которому поручено дело, что
такие-то вещи принадлежат вам и что вы желаете их выкупить… или там… да вам, впрочем,
напишут.
— То-то и дело, что я, в настоящую минуту, — как можно больше постарался
законфузиться Раскольников, — не совсем при деньгах… и даже такой мелочи не могу… я,
вот видите ли, желал бы теперь только заявить, что эти вещи мои, но что когда будут
деньги…
— Это всё равно-с, — ответил Порфирий Петрович, холодно принимая разъяснение о
финансах, — а впрочем, можно вам и прямо, если захотите, написать ко мне, в том же
смысле, что вот, известясь о том-то и объявляя о таких-то моих вещах, прошу…
— Это ведь на простой бумаге? — поспешил перебить Раскольников, опять
интересуясь финансовой частью дела.
— О, на самой простейшей-с! — и вдруг Порфирий Петрович как-то явно насмешливо
посмотрел на него, прищурившись и как бы ему подмигнув. Впрочем, это, может быть,
только так показалось Раскольникову, потому что продолжалось одно мгновение. По
крайней мере, что-то такое было. Раскольников побожился бы, что он ему подмигнул, черт
знает для чего.
«Знает!» — промелькнуло в нем как молния.
— Извините, что такими пустяками беспокоил, — продолжал он, несколько
сбившись, — вещи мои стоят всего пять рублей, но они мне особенно дороги, как память тех,
от кого достались, и, признаюсь, я, как узнал, очень испугался…
— То-то ты так вспорхнулся вчера, когда я Зосимову сболтнул, что Порфирий
закладчиков опрашивает! — ввернул Разумихин, с видимым намерением.
Это уже было невыносимо. Раскольников не вытерпел и злобно сверкнул на него
загоревшимися гневом черными своими глазами. Тотчас же и опомнился.
— Ты, брат, кажется, надо мной подсмеиваешься? — обратился он к нему, с ловко
выделанным раздражением. — Я согласен, что, может быть, уже слишком забочусь об
этакой дряни, на твои глаза; но нельзя же считать меня за это ни эгоистом, ни жадным, и, на
мои глаза, эти две ничтожные вещицы могут быть вовсе не дрянь. Я тебе уже говорил сейчас,