Page 132 - Преступление и наказание
P. 132

Всё это, как молния, пронеслось в его голове.
                     Порфирий Петрович мигом воротился. Он вдруг как-то повеселел.
                     — У  меня,  брат,  со  вчерашнего  твоего  голова…  Да  и  весь  я  как-то  развинтился, —
               начал он совсем другим тоном, смеясь, к Разумихину.
                     — А что, интересно было? Я ведь вас вчера на самом интересном пункте бросил? Кто
               победил?
                     — Да никто, разумеется. На вековечные вопросы съехали, на воздусех парили.
                     — Вообрази, Родя, на что вчера съехали: есть или нет преступление? Говорил, что до
               чертиков доврались!
                     — Что  ж  удивительного?  Обыкновенный  социальный  вопрос, —  рассеянно  ответил
               Раскольников.
                     — Вопрос был не так формулирован, — заметил Порфирий.
                     — Не  совсем  так,  это  правда, —  тотчас  же  согласился  Разумихин,  торопясь  и
               разгорячаясь по обыкновению. — Видишь, Родион: слушай и скажи свое мнение. Я хочу. Я
               из кожи лез вчера с ними и тебя поджидал; я и им про тебя говорил, что придешь… Началось
               с  воззрения  социалистов.  Известно  воззрение:  преступление  есть  протест  против
               ненормальности социального устройства  — и только, и ничего больше, и никаких причин
               больше не допускается, — и ничего!..
                     — Вот и соврал! — крикнул Порфирий Петрович. Он видимо оживлялся и поминутно
               смеялся, смотря на Разумихина, чем еще более поджигал его.
                     — Н-ничего не допускается! — с жаром перебил Разумихин, — не вру!.. Я тебе книжки
               ихние покажу: всё у них потому, что «среда заела»,101— и ничего больше! Любимая фраза!
               Отсюда  прямо,  что  если  общество  устроить  нормально,  то  разом  и  все  преступления
               исчезнут,  так  как  не  для  чего  будет  протестовать,  и  все  в  один  миг  станут  праведными.
               Натура не берется в расчет, натура изгоняется, натуры не полагается! У них не человечество,
               развившись  историческим,  живым  путем  до  конца,  само  собою  обратится  наконец  в
               нормальное  общество,  а,  напротив,  социальная  система,  выйдя  из  какой-нибудь
               математической  головы,  тотчас  же  и  устроит  всё  человечество  и  в  один  миг  сделает  его
               праведным  и  безгрешным,  раньше  всякого  живого  процесса,  без  всякого  исторического  и
               живого пути! Оттого-то они так инстинктивно и не любят историю: «безобразия одни в ней
               да глупости» — и всё одною только глупостью объясняется! Оттого так и не любят живого
               процесса  жизни:  не  надо  живой  души  !  Живая  душа  жизни  потребует,  живая  душа  не
               послушается механики, живая душа подозрительна, живая душа ретроградна! А тут хоть и
               мертвечинкой припахивает, из каучука сделать можно, — зато не живая, зато без воли, зато
               рабская, не взбунтуется! И выходит в результате, что всё на одну только кладку кирпичиков
               да на расположение коридоров и комнат в фаланстере свели!102Фаланстера-то и готова, да
               натура-то  у вас для фаланстеры еще не готова, жизни хочет, жизненного процесса еще не
               завершила,  рано  на  кладбище!  С  одной  логикой  нельзя  через  натуру  перескочить!  Логика
               предугадает  три  случая,  а  их  миллион!  Отрезать  весь  миллион  и  всё  на  один  вопрос  о
               комфорте свести! Самое легкое разрешение задачи! Соблазнительно ясно, и думать не надо!
               Главное — думать не надо! Вся жизненная тайна на двух печатных листках умещается!
                     — Ведь  вот  прорвался,  барабанит!  За  руки  держать  надо, —  смеялся  Порфирий. —
               Вообразите, — обернулся он к Раскольникову, — вот так же вчера вечером, в одной комнате,
               в шесть голосов, да еще пуншем напоил предварительно, — можете себе представить? Нет,
               брат, ты врешь: «среда» многое в преступлении значит; это я тебе подтвержу.
                     — И сам знаю, что много, да ты вот что скажи: сорокалетний бесчестит десятилетнюю
               девочку, — среда, что ль, его на это понудила?
                     — А что ж, оно в строгом смысле, пожалуй, что и среда, — с удивительною важностью
               заметил  Порфирий, —  преступление  над  девочкой  очень  и  очень  даже  можно  «средой»
               объяснить.
                     Разумихин чуть в бешенство не пришел.
                     — Ну,  да  хочешь  я  тебе  сейчас  выведу,  —  заревел  он, —  что  у  тебя  белые  ресницы
   127   128   129   130   131   132   133   134   135   136   137