Page 141 - Преступление и наказание
P. 141

Мещанин не дал никакого ответа и даже не поглядел. Опять помолчали.
                     — Да что  вы… приходите спрашивать… и молчите… да что  же это  такое? —  Голос
               Раскольникова прерывался, и слова как-то не хотели ясно выговариваться.
                     Мещанин  на  этот  раз  поднял  глаза  и  зловещим,  мрачным  взглядом  посмотрел  на
               Раскольникова.
                     — Убивец! — проговорил он вдруг тихим, но ясным и отчетливым голосом…
                     Раскольников шел подле него. Ноги его ужасно вдруг ослабели, на спине похолодело, и
               сердце на мгновение как будто замерло; потом вдруг застукало, точно с крючка сорвалось.
               Так прошли они шагов сотню, рядом и опять совсем молча.
                     Мещанин не глядел на него.
                     — Да что вы… что… кто убийца? — пробормотал Раскольников едва слышно.
                     — Ты  убивец, —  произнес  тот,  еще  раздельнее  и  внушительнее  и  как  бы  с  улыбкой
               какого-то ненавистного торжества, и опять прямо глянул в бледное лицо Раскольникова и в
               его  помертвевшие  глаза.  Оба  подошли  тогда  к  перекрестку.  Мещанин  поворотил  в  улицу
               налево и пошел не оглядываясь. Раскольников остался на месте и долго глядел ему вслед. Он
               видел,  как  тот,  пройдя  уже  шагов  с  пятьдесят,  обернулся  и  посмотрел  на  него,  всё  еще
               стоявшего  неподвижно  на  том  же  месте.  Разглядеть  нельзя  было,  но  Раскольникову
               показалось, что тот и в этот раз улыбнулся своею холодно-ненавистною и торжествующею
               улыбкой.
                     Тихим,  ослабевшим  шагом,  с  дрожащими  коленами  и  как  бы  ужасно  озябший
               воротился Раскольников назад и поднялся в свою каморку. Он снял и положил фуражку на
               стол и минут десять стоял подле, неподвижно. Затем в бессилии лег на диван и болезненно, с
               слабым стоном, протянулся на нем; глаза его были закрыты. Так пролежал он с полчаса.
                     Он  ни  о  чем  не  думал.  Так,  были  какие-то  мысли  или  обрывки  мыслей,  какие-то
               представления,  без  порядка  и  связи, —  лица  людей,  виденных  им  еще  в  детстве  или
               встреченных  где-нибудь  один  только  раз  и  об  которых  он  никогда  бы  и  не  вспомнил;
               колокольня В—й церкви; биллиард в одном трактире и какой-то офицер у биллиарда, запах
               сигар  в  какой-то  подвальной  табачной  лавочке,  распивочная,  черная  лестница,  совсем
               темная,  вся  залитая  помоями  и  засыпанная  яичными  скорлупами,  а  откуда-то  доносится
               воскресный звон колоколов… Предметы сменялись и крутились, как вихрь. Иные ему даже
               нравились, и он цеплялся за них, но они погасали, и вообще что-то давило его внутри, но не
               очень.  Иногда  даже  было  хорошо…  Легкий  озноб  не  проходил,  и  это  тоже  было  почти
               хорошо ощущать.
                     Он  услышал  поспешные  шаги  Разумихина  и  голос  его,  закрыл  глаза  и  притворился
               спящим. Разумихин отворил дверь и некоторое время стоял на пороге, как бы раздумывая.
               Потом тихо шагнул в комнату и осторожно подошел к дивану. Послышался шепот Настасьи:
                     — Не замай; пущай выспится; опосля поест.
                     — И впрямь, — отвечал Разумихин.
                     Оба  осторожно  вышли  и  притворили  дверь.  Прошло  еще  с  полчаса.  Раскольников
               открыл глаза и вскинулся опять навзничь, заломив руки за голову…
                     «Кто он? Кто этот вышедший из-под земли человек? Где был он и что видел? Он видел
               всё,  это  несомненно.  Где  ж  он  тогда  стоял  и  откуда  смотрел?  Почему  он  только  теперь
               выходит  из-под  полу?  И  как  мог  он  видеть  —  разве  это  возможно?..  Гм…  —  продолжал
               Раскольников, холодея и вздрагивая, — а футляр, который нашел Николай за дверью: разве
               это тоже возможно? Улики? Стотысячную черточку просмотришь — вот и улика в пирамиду
               египетскую! Муха летала, она видела! Разве этак возможно?»
                     И он с омерзением почувствовал вдруг, как он ослабел, физически ослабел.
                     «Я это должен был знать, — думал он с горькою усмешкой, — и как смел я, зная себя,
               предчувствуя себя, брать топор и кровавиться! Я обязан был заранее знать… Э! да ведь я же
               заранее и знал!..» — прошептал он в отчаянии.
                     Порою он останавливался неподвижно перед какою-нибудь мыслию:
                     «Нет,  те люди не так сделаны; настоящий  властелин  , кому всё разрешается, громит
   136   137   138   139   140   141   142   143   144   145   146