Page 137 - Преступление и наказание

— У кого есть она, тот страдай, коль сознает ошибку. Это и наказание ему, — опричь
каторги.
— Ну а действительно-то гениальные, — нахмурясь, спросил Разумихин, — вот те-то,
которым резать-то право дано, те так уж и должны не страдать совсем, даже за кровь
пролитую?
— Зачем тут слово: должны? Тут нет ни позволения, ни запрещения. Пусть страдает,
если жаль жертву… Страдание и боль всегда обязательны для широкого сознания и
глубокого сердца.106Истинно великие люди, мне кажется, должны ощущать на свете
великую грусть,107— прибавил он вдруг задумчиво, даже не в тон разговора.
Он поднял глаза, вдумчиво посмотрел на всех, улыбнулся и взял фуражку. Он был
слишком спокоен сравнительно с тем, как вошел давеча, и чувствовал это. Все встали.
— Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, — заключил
опять Порфирий Петрович, — позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!),
одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только чтобы не забыть-с…
— Хорошо, скажите вашу идейку, — серьезный и бледный стоял перед ним в
ожидании Раскольников.
— Ведь вот-с… право, не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком
игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь
уж быть того не может, хе-хе! чтобы вы сами себя не считали, ну хоть на капельку, — тоже
человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь
так-с?
— Очень может быть, — презрительно ответил Раскольников.
Разумихин сделал движение.
— А коль так-с, то неужели вы бы сами решились — ну там ввиду житейских каких-
нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству —
перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..
И он как-то вдруг опять подмигнул ему левым глазом и рассмеялся неслышно, — точь-
в-точь как давеча.
— Если б я и перешагнул, то уж, конечно, бы вам не сказал, — с вызывающим,
надменным презрением ответил Раскольников.
— Нет-с, это ведь я так только интересуюсь, собственно, для уразумения вашей статьи,
в литературном только одном отношении-с…
«Фу, как это явно и нагло!» — с отвращением подумал Раскольников.
— Позвольте вам заметить, — отвечал он сухо, — что Магометом иль Наполеоном я
себя не считаю… ни кем бы то ни было из подобных лиц, следственно, и не могу, не быв
ими, дать вам удовлетворительного объяснения о том, как бы я поступил.
— Ну, полноте, кто ж у нас на Руси себя Наполеоном теперь не считает? — с страшною
фамильярностию произнес вдруг Порфирий. Даже в интонации его голоса было на этот раз
нечто уж особенно ясное.
— Уж не Наполеон ли какой будущий и нашу Алену Ивановну на прошлой неделе
топором укокошил? — брякнул вдруг из угла Заметов.
Раскольников молчал и пристально, твердо смотрел на Порфирия. Разумихин мрачно
нахмурился. Ему уж и прежде стало как будто что-то казаться. Он гневно посмотрел кругом.
Прошла минута мрачного молчания. Раскольников повернулся уходить.
— Вы уж уходите! — ласково проговорил Порфирий, чрезвычайно любезно протягивая
руку. — Очень, очень рад знакомству А насчет вашей просьбы не имейте и сомнения. Так-
таки и напишите, как я вам говорил. Да лучше всего зайдите ко мне туда сами… как-нибудь
на днях… да хоть завтра. Я буду там часов этак в одиннадцать, наверно. Всё и устроим…
поговорим… Вы же, как один из последних, там бывших, может, что-нибудь и сказать бы
нам могли… — прибавил он с добродушнейшим видом.
— Вы хотите меня официально допрашивать, со всею обстановкой? — резко спросил
Раскольников.