Page 215 - Преступление и наказание

— Потому я и звал с собою тебя вчера, что одна ты у меня и осталась.
— Куда звал? — робко спросила Соня.
— Не воровать и не убивать, не беспокойся, не за этим, — усмехнулся он едко, — мы
люди розные… И знаешь, Соня, я ведь только теперь, только сейчас понял: куда тебя звал
вчера? А вчера, когда звал, я и сам не понимал куда. За одним и звал, за одним приходил: не
оставить меня. Не оставишь, Соня?
Она стиснула ему руку.
— И зачем, зачем я ей сказал, зачем я ей открыл! — в отчаянии воскликнул он через
минуту, с бесконечным мучением смотря на нее, — вот ты ждешь от меня объяснений, Соня,
сидишь и ждешь, я это вижу; а что я скажу тебе? Ничего ведь ты не поймешь в этом, а только
исстрадаешься вся… из-за меня! Ну вот, ты плачешь и опять меня обнимаешь, — ну за что
ты меня обнимаешь? За то, что я сам не вынес и на другого пришел свалить: «страдай и ты,
мне легче будет!» И можешь ты любить такого подлеца?
— Да разве ты тоже не мучаешься? — вскричала Соня.
Опять то же чувство волной хлынуло в его душу и опять на миг размягчило ее.
— Соня, у меня сердце злое, ты это заметь: этим можно многое объяснить. Я потому и
пришел, что зол. Есть такие, которые не пришли бы. А я трус и… подлец! Но… пусть! всё
это не то… Говорить теперь надо, а я начать не умею…
Он остановился и задумался.
— Э-эх, люди мы розные! — вскричал он опять, — не пара. И зачем, зачем я пришел!
Никогда не прощу себе этого!
— Нет, нет, это хорошо, что пришел! — восклицала Соня, — это лучше, чтоб я знала!
Гораздо лучше!
Он с болью посмотрел на нее.
— А что и в самом деле! — сказал он, как бы надумавшись, — ведь это ж так и было!
Вот что: я хотел Наполеоном сделаться, оттого и убил… Ну, понятно теперь?
— Н-нет, — наивно и робко прошептала Соня, — только… говори, говори! Я пойму, я
про себя всё пойму! — упрашивала она его.
— Поймешь? Ну, хорошо, посмотрим!
Он замолчал и долго обдумывал.
— Штука в том: я задал себе один раз такой вопрос: что если бы, например, на моем
месте случился Наполеон и не было бы у него, чтобы карьеру начать, ни Тулона, ни Египта,
ни перехода через Монблан, а была бы вместо всех этих красивых и монументальных вещей
просто-запросто одна какая-нибудь смешная старушонка, легистраторша, которую еще
вдобавок надо убить, чтоб из сундука у ней деньги стащить (для карьеры-то, понимаешь?),
ну, так решился ли бы он на это, если бы другого выхода не было? Не покоробился ли бы
оттого, что это уж слишком не монументально и… и грешно? Ну, так я тебе говорю, что на
этом «вопросе» я промучился ужасно долго, так что ужасно стыдно мне стало, когда я
наконец догадался (вдруг как-то), что не только его не покоробило бы, но даже и в голову бы
ему не пришло, что это не монументально… и даже не понял бы он совсем: чего тут
коробиться? И уж если бы только не было ему другой дороги, то задушил бы так, что и
пикнуть бы не дал, без всякой задумчивости!.. Ну и я… вышел из задумчивости… задушил…
по примеру авторитета… И это точь-в-точь так и было! Тебе смешно? Да, Соня, тут всего
смешнее то, что, может, именно оно так и было…
Соне вовсе не было смешно.
— Вы лучше говорите мне прямо… без примеров, — еще робче и чуть слышно
попросила она.
Он поворотился к ней, грустно посмотрел на нее и взял ее за руки.
— Ты опять права, Соня. Это всё ведь вздор, почти одна болтовня! Видишь: ты ведь
знаешь, что у матери моей почти ничего нет. Сестра получила воспитание, случайно, и
осуждена таскаться в гувернантках. Все их надежды были на одного меня. Я учился, но
содержать себя в университете не мог и на время принужден был выйти. Если бы даже и так