Page 214 - Преступление и наказание

приходил? О господи!
— Вот и пришел.
— Теперь-то! О, что теперь делать!.. Вместе, вместе! — повторяла она как бы в
забытьи и вновь обнимала его, — в каторгу с тобой вместе пойду! — Его как бы вдруг
передернуло, прежняя, ненавистная и почти надменная улыбка выдавилась на губах его.
— Я, Соня, еще в каторгу-то, может, и не хочу идти, — сказал он.
Соня быстро на него посмотрела.
После первого, страстного и мучительного сочувствия к несчастному опять страшная
идея убийства поразила ее. В переменившемся тоне его слов ей вдруг послышался убийца.
Она с изумлением глядела на него. Ей ничего еще не было известно, ни зачем, ни как, ни для
чего это было. Теперь все эти вопросы разом вспыхнули в ее сознании. И опять она не
поверила: «Он, он убийца! Да разве это возможно?»
— Да что это! Да где это я стою! — проговорила она в глубоком недоумении, как будто
еще не придя в себя, — да как вы, вы, такой… могли на это решиться?.. Да что это!
— Ну да, чтоб ограбить. Перестань, Соня! — как-то устало и даже как бы с досадой
ответил он.
Соня стояла как бы ошеломленная, но вдруг вскричала:
— Ты был голоден! ты… чтобы матери помочь? Да?
— Нет, Соня, нет, — бормотал он, отвернувшись и свесив голову, — не был я так
голоден… я действительно хотел помочь матери, но… и это не совсем верно… не мучь меня,
Соня!
Соня всплеснула руками.
— Да неужель, неужель это всё взаправду! Господи, да какая же это правда! Кто же
этому может поверить?.. И как же, как же вы сами последнее отдаете, а убили, чтоб
ограбить! А!.. — вскрикнула она вдруг, — те деньги, что Катерине Ивановне отдали… те
деньги… Господи, да неужели ж и те деньги…
— Нет, Соня, — торопливо прервал он, — эти деньги были не те, успокойся! Эти
деньги мне мать прислала, через одного купца, и получил я их больной, в тот же день, как и
отдал… Разумихин видел… он же и получал за меня… эти деньги мои, мои собственные,
настоящие мои.
Соня слушала его в недоумении и из всех сил старалась что-то сообразить.
— А те деньги… я, впрочем, даже и не знаю, были ли там и деньги-то, — прибавил он
тихо и как бы в раздумье, — я снял у ней тогда кошелек с шеи, замшевый… полный, тугой
такой кошелек… да я не посмотрел в него; не успел, должно быть… Ну а вещи, какие-то всё
запонки да цепочки, — я все эти вещи и кошелек на чужом одном дворе, на В—м проспекте
под камень схоронил, на другое же утро. Всё там и теперь лежит.
Соня из всех сил слушала.
— Ну, так зачем же… как же вы сказали: чтоб ограбить, а сами ничего не взяли? —
быстро спросила она, хватаясь за соломинку.
— Не знаю… я еще не решил — возьму или не возьму эти деньги, — промолвил он,
опять как бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и коротко усмехнулся. — Эх, какую
я глупость сейчас сморозил, а?
У Сони промелькнула было мысль: «Не сумасшедший ли?» Но тотчас же она ее
оставила: нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не понимала!
— Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что я тебе
скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, — продолжал он, упирая в каждое
слово и загадочно, но искренно смотря на нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты
это!
— И что тебе, что тебе в том, — вскричал он через мгновение с каким-то даже
отчаянием, — ну что тебе в том, если б я и сознался сейчас, что дурно сделал? Ну что тебе в
этом глупом торжестве надо мной? Ах, Соня, для того ли я пришел к тебе теперь!
Соня опять хотела было что-то сказать, но промолчала.