Page 227 - Преступление и наказание

происшествия, существовавшего только в его воображении. Порой овладевала им
болезненно-мучительная тревога, перерождавшаяся даже в панический страх. Но он помнил
тоже, что бывали минуты, часы и даже, может быть, дни, полные апатии, овладевавшей им,
как бы в противоположность прежнему страху, — апатии, похожей на болезненно-
равнодушное состояние иных умирающих. Вообще же в эти последние дни он и сам как бы
старался убежать от ясного и полного понимания своего положения; иные насущные факты,
требовавшие немедленного разъяснения, особенно тяготили его; но как рад бы он был
освободиться и убежать от иных забот, забвение которых грозило, впрочем, полною и
неминуемою гибелью в его положении.
Особенно тревожил его Свидригайлов: можно даже было сказать, что он как будто
остановился на Свидригайлове. Со времени слишком грозных для него и слишком ясно
высказанных слов Свидригайлова, в квартире у Сони, в минуту смерти Катерины Ивановны,
как бы нарушилось обыкновенное течение его мыслей. Но, несмотря на то что этот новый
факт чрезвычайно его беспокоил, Раскольников как-то не спешил разъяснением дела. Порой,
вдруг находя себя где-нибудь в отдаленной и уединенной части города, в каком-нибудь
жалком трактире одного, за столом, в размышлении, и едва помня, как он попал сюда, он
вспоминал вдруг о Свидригайлове: ему вдруг слишком ясно и тревожно сознавалось, что
надо бы, как можно скорее, сговориться с этим человеком и, что возможно, порешить
окончательно. Один раз, зайдя куда-то за заставу, он даже вообразил себе, что ждет здесь
Свидригайлова и что здесь назначено у них свидание. В другой раз он проснулся пред
рассветом где-то на земле, в кустах, и почти не понимал, как забрел сюда. Впрочем, в эти
два-три дня после смерти Катерины Ивановны он уже раза два встречался с
Свидригайловым, всегда почти в квартире у Сони, куда он заходил как-то без цели, но всегда
почти на минуту. Они перекидывались всегда короткими словами и ни разу не заговорили о
капитальном пункте, как будто между ними так само собою и условилось, чтобы молчать об
этом до времени. Тело Катерины Ивановны еще лежало в гробу. Свидригайлов распоряжался
похоронами и хлопотал. Соня тоже была очень занята. В последнюю встречу Свидригайлов
объяснил Раскольникову, что с детьми Катерины Ивановны он как-то покончил, и покончил
удачно; что у него, благодаря кой-каким связям, отыскались такие лица, с помощью которых
можно было поместить всех троих сирот, немедленно, в весьма приличные для них
заведения; что отложенные для них деньги тоже многому помогли, так как сирот с
капиталом поместить гораздо легче, чем сирот нищих. Сказал он что-то и про Соню, обещал
как-нибудь зайти на днях сам к Раскольникову и упомянул, что «желал бы посоветоваться;
что очень надо бы поговорить, что есть такие дела…» Разговор этот происходил в сенях, у
лестницы. Свидригайлов пристально смотрел в глаза Раскольникову и вдруг, помолчав и
понизив голос, спросил:
— Да что вы, Родион Романыч, такой сам не свой? Право! Слушаете и глядите, а как
будто и не понимаете. Вы ободритесь. Вот дайте поговорим: жаль только, что дела много и
чужого, и своего… Эх, Родион Романыч, — прибавил он вдруг, — всем человекам надобно
воздуху, воздуху, воздуху-с… Прежде всего!
Он вдруг посторонился, чтобы пропустить входившего на лестницу священника и
дьячка. Они шли служить панихиду. По распоряжению Свидригайлова, панихиды служились
два раза в день, аккуратно. Свидригайлов пошел своей дорогой. Раскольников постоял,
подумал и вошел вслед за священником в квартиру Сони.
Он стал в дверях. Начиналась служба, тихо, чинно, грустно. В сознании о смерти и в
ощущении присутствия смерти всегда для него было что-то тяжелое и мистически ужасное, с
самого детства; да и давно уже он не слыхал панихиды. Да и было еще тут что-то другое,
слишком ужасное и беспокойное. Он смотрел на детей: все они стояли у гроба, на коленях,
Полечка плакала. Сзади них, тихо и как бы робко плача, молилась Соня. «А ведь она в эти
дни ни разу на меня не взглянула и слова мне не сказала», — подумалось вдруг
Раскольникову. Солнце ярко освещало комнату; кадильный дым восходил клубами;
священник читал «Упокой, господи». Раскольников отстоял всю службу. Благословляя и