Page 249 - Преступление и наказание

слушайте… ну, поедемте к моей невесте… только не сейчас!
— Одним словом, в вас эта чудовищная разница лет и развитии и возбуждает
сладострастие! И неужели вы в самом деле так женитесь?
— А что ж? Непременно. Всяк об себе сам промышляет и всех веселей тот и живет, кто
всех лучше себя сумеет надуть. Ха-ха! Да что вы в добродетель-то так всем дышлом
въехали? Пощадите, батюшка, я человек грешный. Хе-хе-хе!
— Вы, однако ж, пристроили детей Катерины Ивановны. Впрочем… впрочем, вы
имели на это свои причины… я теперь всё понимаю.
— Детей я вообще люблю, я очень люблю детей, — захохотал Свидригайлов. — На
этот счет я вам могу даже рассказать прелюбопытный один эпизод, который и до сих пор
продолжается. В первый же день по приезде пошел я по разным этим клоакам, ну, после
семи-то лет так и набросился. Вы, вероятно, замечаете, что я со своею компанией не спешу
сходиться, с прежними-то друзьями и приятелями. Ну да и как можно дольше без них
протяну. Знаете: у Марфы Петровны в деревне меня до смерти измучили воспоминания о
всех этих таинственных местах и местечках, в которых, кто знает, тот много может найти.
Черт возьми! Народ пьянствует, молодежь образованная от бездействия перегорает в
несбыточных снах и грезах, уродуется в теориях; откуда-то жиды наехали, прячут деньги, а
всё остальное развратничает. Так и пахнул на меня этот город с первых часов знакомым
запахом. Попал я на один танцевальный так называемый вечер — клоак страшный (а я
люблю клоаки именно с грязнотцой), ну, разумеется, канкан, каких нету и каких в мое время
и не было. Да-с, в этом прогресс. Вдруг, смотрю, девочка, лет тринадцати, премило одетая,
танцует с одним виртуозом; другой пред ней визави. У стенки же на стуле сидит ее мать. Ну
можете себе представить, каков канкан! Девочка конфузится, краснеет, наконец принимает
себе в обиду и начинает плакать. Виртуоз подхватывает ее и начинает ее вертеть и пред нею
представлять, все кругом хохочут и — люблю в такие мгновения нашу публику, хотя бы
даже и канканную, — хохочут и кричат: «И дело, так и надо! А не возить детей!» Ну, мне-то
наплевать, да и дела нет: логично аль не логично сами себя они утешают! Я тотчас мое место
наметил, подсел к матери и начинаю о том, что я тоже приезжий, что какие всё тут невежи,
что они не умеют отличать истинных достоинств и питать достодолжного уважения; дал
знать, что у меня денег много; пригласил довезти в своей карете; довез домой, познакомился
(в какой-то каморке от жильцов стоят, только что приехали). Мне объявили, что мое
знакомство и она, и дочь ее могут принимать не иначе как за честь; узнаю, что у них ни кола,
ни двора, а приехали хлопотать о чем-то в каком-то присутствии; предлагаю услуги, деньги;
узнаю, что они ошибкой поехали на вечер, думая, что действительно танцевать там учат;
предлагаю способствовать с своей стороны воспитанию молодой девицы, французскому
языку и танцам. Принимают с восторгом, считают за честь, и до сих пор знаком… Хотите,
поедем, — только не сейчас.
— Оставьте, оставьте ваши подлые, низкие анекдоты, развратный, низкий,
сладострастный человек!
— Шиллер-то, Шиллер-то наш, Шиллер-то! Ou va-t-elle la vertu se nicher?197A знаете, я
нарочно буду вам этакие вещи рассказывать, чтобы слышать ваши вскрикивания.
Наслаждение!
— Еще бы, разве я сам себе в эту минуту не смешон? — со злобою пробормотал
Раскольников.
Свидригайлов хохотал во все горло; наконец кликнул Филиппа, расплатился и стал
вставать.
— Ну да и пьян же я, assez cause! — сказал он, — наслаждение!
— Еще бы вам-то не ощущать наслаждения, — вскрикнул Раскольников, тоже
вставая, — разве для исшаркавшегося развратника рассказывать о таких похождениях, —
имея в виду какое-нибудь чудовищное намерение в этом же роде, — не наслаждение да еще
при таких обстоятельствах и такому человеку, как я… Разжигает.
— Ну, если так, — даже с некоторым удивлением ответил Свидригайлов, рассматривая