Page 251 - Преступление и наказание

я убежден, вы оттого на меня смотрите подозрительно, что я сам был настолько деликатен и
до сих пор не беспокоил вас расспросами… вы понимаете? Вам показалось это делом
необыкновенным; бьюсь об заклад, что так! Ну вот и будьте после того деликатным.
— И подслушивайте у дверей!
— А, вы про это! — засмеялся Свидригайлов, — да, я бы удивился, если бы, после
всего, вы пропустили это без замечания. Ха-ха! Я хоть нечто и понял из того, что вы тогда…
там… накуролесили и Софье Семеновне сами рассказывали, но, однако, что ж это такое? Я,
может, совсем отсталый человек и ничего уж понимать не могу. Объясните, ради бога,
голубчик! Просветите новейшими началами.
— Ничего вы не могли слышать, врете вы всё!
— Да я не про то, не про то (хоть я, впрочем, кое-что и слышал), нет, я про то, что вы
вот всё охаете да охаете! Шиллер-то в вас смущается поминутно. А теперь вот и у дверей не
подслушивай. Если так, ступайте да и объявите по начальству, что вот, дескать, так и так,
случился со мной такой казус: в теории ошибочка небольшая вышла. Если же убеждены, что
у дверей нельзя подслушивать, а старушонок можно лущить чем попало, в свое
удовольствие, так уезжайте куда-нибудь поскорее в Америку! Бегите, молодой человек!
Может, есть еще время. Я искренно говорю. Денег, что ли, нет? Я дам на дорогу.
— Я совсем об этом не думаю, — перервал было Раскольников с отвращением.
— Понимаю (вы, впрочем, не утруждайте себя: если хотите, то много и не говорите);
понимаю, какие у вас вопросы в ходу: нравственные, что ли? вопросы гражданина и
человека? А вы их побоку; зачем они вам теперь-то? Хе-хе! Затем, что всё еще и гражданин и
человек? А коли так, так и соваться не надо было; нечего не за свое дело браться. Ну
застрелитесь; что, аль не хочется?
— Вы, кажется, нарочно хотите меня раздразнить, чтоб я только от вас теперь отстал…
— Вот чудак-то, да мы уж пришли, милости просим на лестницу. Видите, вот тут вход
к Софье Семеновне, смотрите, нет никого! Не верите? Спросите у Капернаумова; она им
ключ отдает. Вот она и сама madame de Капернаумов, а? Что? (она глуха немного) ушла?
Куда? Ну вот, слышали теперь? Нет ее и не будет до глубокого, может быть, вечера. Ну,
теперь пойдемте ко мне. Ведь вы хотели и ко мне? Ну вот, мы и у меня. Madame Ресслих нет
дома. Эта женщина вечно в хлопотах, но хорошая женщина, уверяю вас… может быть, она
бы вам пригодилась, если бы вы были несколько рассудительнее. Ну вот, извольте видеть: я
беру из бюро этот пятипроцентный билет (вот у меня их еще сколько!), а этот сегодня
побоку у менялы пойдет. Ну, видели? Более мне терять времени нечего. Бюро запирается,
квартира запирается, и мы опять на лестнице. Ну, хотите, наймемте извозчика! Я ведь на
Острова. Не угодно ли прокатиться? Вот я беру эту коляску на Елагин, что? Отказываетесь?
Не выдержали? Прокатимтесь, ничего. Кажется, дождь надвигается, ничего, спустим верх…
Свидригайлов сидел уже в коляске. Раскольников рассудил, что подозрения его, по
крайней мере в эту минуту, несправедливы. Не отвечая ни слова, он повернулся и пошел
обратно по направлению к Сенной. Если б он обернулся хоть раз дорогой, то успел бы
увидеть, как Свидригайлов, отъехав не более ста шагов, расплатился с коляской и сам
очутился на тротуаре. Но он ничего уже не мог видеть и зашел уже за угол. Глубокое
отвращение влекло его прочь от Свидригайлова. «И я мог хоть мгновение ожидать чего-
нибудь от этого грубого злодея, от этого сладострастного развратника и подлеца!» —
вскричал он невольно. Правда, что суждение свое Раскольников произнес слишком
поспешно и легкомысленно. Было нечто во всей обстановке Свидригайлова, что, по крайней
мере, придавало ему хоть некоторую оригинальность, если не таинственность. Что же
касалось во всем этом сестры, то Раскольников оставался все-таки убежден наверно, что
Свидригайлов не оставит ее в покое. Но слишком уж тяжело и невыносимо становилось обо
всем этом думать и передумывать!
По обыкновению своему, он, оставшись один, с двадцати шагов впал в глубокую
задумчивость. Взойдя на мост, он остановился у перил и стал смотреть на воду. А между тем
над ним стояла Авдотья Романовна.