Page 119 - Рассказы. Повести. Пьесы

безразличное, рассеянное, как у пассажиров, которым приходится долго ждать поезда. Одета
она по-прежнему красиво и просто, но небрежно; видно, что платью и прическе немало
достается от кушеток и качалок, на которых она лежит по целым дням. И уж она не
любопытна, как была прежде. Вопросов она уж мне не задает, как будто всё уж испытала в
жизни и не ждет услышать ничего нового.
В исходе четвертого часа в зале и в гостиной начинается движение. Это из
консерватории вернулась Лиза и привела с собою подруг. Слышно, как играют на рояли,
пробуют голоса и хохочут; в столовой Егор накрывает на стол и стучит посудой.
— Прощайте, — говорит Катя. — Сегодня я не зайду к вашим. Пусть извинят. Некогда.
Приходите.
Когда я провожаю ее до передней, она сурово оглядывает меня с головы до ног и
говорит с досадой:
— А вы всё худеете! Отчего не лечитесь? Я съезжу к Сергею Федоровичу и приглашу.
Пусть вас посмотрит.
— Не нужно, Катя.
— Не понимаю, что ваша семья смотрит! Хороши, нечего сказать.
Она порывисто надевает свою шубку, и в это время из ее небрежно сделанной прически
непременно падают на пол две-три шпильки. Поправлять прическу лень и некогда; она
неловко прячет упавшие локоны под шапочку и уходит.
Когда я вхожу в столовую, жена спрашивает меня:
— У тебя была сейчас Катя? Отчего же она не зашла к нам? Это даже странно…
— Мама! — говорит ей укоризненно Лиза. — Если не хочет, то и бог с ней. Не на
колени же нам становиться.
— Как хочешь, это пренебрежение. Сидеть в кабинете три часа и не вспомнить о нас.
Впрочем, как ей угодно.
Варя и Лиза обе ненавидят Катю. Ненависть эта мне непонятна и, вероятно, чтобы
понимать ее, нужно бить женщиной. Я ручаюсь головою, что из тех полутораста молодых
мужчин, которых я почти ежедневно вижу в своей аудитории, и из той сотни пожилых,
которых мне приходится встречать каждую неделю, едва ли найдется хоть один такой,
который умел бы понимать ненависть и отвращение к прошлому Кати, то есть к внебрачной
беременности и к незаконному ребенку, и в то же время я никак не могу припомнить ни
одной такой знакомой мне женщины или девушки, которая сознательно или инстинктивно не
питала бы в себе этих чувств. И это не оттого, что женщина добродетельнее и чище
мужчины: ведь добродетель и чистота мало отличаются от порока, если они не свободны от
злого чувства. Я объясняю это просто отсталостью женщин. Унылое чувство сострадания и
боль совести, какие испытывает современный мужчина, когда видит несчастие, гораздо
больше говорят мне о культуре и нравственном росте, чем ненависть и отвращение.
Современная женщина так же слезлива и груба сердцем, как и в средние века. И по-моему,
вполне благоразумно поступают те, которые советуют ей воспитываться как мужчина.
Жена не любит Кати еще за то, что она была актрисой, за неблагодарность, за гордость,
за эксцентричность и за все те многочисленные пороки, какие одна женщина всегда умеет
находить в другой.
Кроме меня и моей семьи, у нас обедают еще две-три подруги дочери и Александр
Адольфович Гнеккер, — поклонник Лизы и претендент на ее руку. Это молодой блондин, не
старше 30 лет, среднего роста, очень полный, широкоплечий, с рыжими бакенами около
ушей и с нафабренными усиками, придающими его полному, гладкому лицу какое-то
игрушечное выражение. Одет он в очень короткий пиджак, в цветную жилетку, в брюки с
большими клетками, очень широкие сверху и очень узкие книзу, и в желтые ботинки без
каблуков. Глаза у него выпуклые, рачьи, галстук похож на рачью шейку, и даже, мне
кажется, весь этот молодой человек издает запах ракового супа. Бывает он у нас ежедневно,
но никто в моей семье не знает, какого он происхождения, где учился и на какие средства
живет. Он не играет и не поет, но имеет какое-то отношение и к музыке и к пению, продает