Page 212 - Рассказы. Повести. Пьесы

застенчиво молчал.
Декорации писал я у Ажогиных в сарае или на дворе. Мне помогал маляр, или, как он
сам называл себя, подрядчик малярных работ, Андрей Иванов, человек лет пятидесяти,
высокий, очень худой и бледный, с впалою грудью, с впалыми висками и с синевой под
глазами, немножко даже страшный на вид. Он был болен какою-то изнурительною
болезнью, и каждую осень и весну говорили про него, что он отходит, но он, полежавши,
вставал и потом говорил с удивлением: «А я опять не помер!»
В городе его звали Редькой и говорили, что это его настоящая фамилия. Он любил
театр так же, как я, и едва до него доходили слухи, что у нас затевается спектакль, как он
бросал все свои работы и шел к Ажогиным писать декорации.
На другой день после объяснения с сестрой я с утра до вечера работал у Ажогиных.
Репетиция была назначена в семь часов вечера, и за час до начала в зале уже были в сборе
все любители, и по сцене ходили старшая, средняя и младшая и читали по тетрадкам. Редька
в длинном рыжем пальто и в шарфе, намотанном на шею, уже стоял, прислонившись виском
к стене, и смотрел на сцену с набожным выражением. Ажогина-мать подходила то к одному,
то к другому гостю и говорила каждому что-нибудь приятное. У нее была манера пристально
смотреть в лицо и говорить тихо, как по секрету.
— Должно быть, трудно писать декорации, — сказала она тихо, подходя ко мне. — А
мы только что с мадам Муфке говорили о предрассудках, и я видела, как вы вошли. Бог мой,
я всю, всю мою жизнь боролась с предрассудками! Чтобы убедить прислугу, какие пустяки
все эти их страхи, я у себя всегда зажигаю три свечи и все свои важные дела начинаю
тринадцатого числа.
Пришла дочь инженера Должикова, красивая, полная блондинка, одетая, как говорили
у нас, во все парижское. Она не играла, но на репетициях для нее ставили стул на сцене, и
спектаклей не начинали раньше, пока она не появлялась в первом ряду, сияя и изумляя всех
своим нарядом. Ей, как столичной штучке, разрешалось во время репетиций делать
замечания, и делала она их с милою, снисходительною улыбкой, и видно было, что на наши
представления она смотрела как на детскую забаву. Про нее говорили, что она училась петь в
Петербургской консерватории и будто даже целую зиму пела в частной опере. Она мне очень
нравилась, и обыкновенно на репетициях и во время спектакля я не спускал с нее глаз.
Я уже взял тетрадку, чтобы начать суфлировать, как неожиданно появилась сестра. Не
снимая манто и шляпы, она подошла ко мне и сказала:
— Прошу тебя, пойдем.
Я пошел. За сценой, в дверях стояла Анюта Благово, тоже в шляпке, с темною
вуалькой. Это была дочь товарища председателя суда, служившего в нашем городе давно,
чуть ли не с самого основания окружного суда. Так как она была высока ростом и хорошо
сложена, то участие ее в живых картинах считалось обязательным, и когда она изображала
какую-нибудь фею или Славу, то лицо ее горело от стыда; но в спектаклях она не
участвовала, а заходила на репетиции только на минутку, по какому-нибудь делу, и не шла в
зал. И теперь видно было, что она зашла только на минутку.
— Мой отец говорил о вас, — сказала она сухо, не глядя на меня и краснея. —
Должиков обещал вам место на железной дороге. Отправляйтесь к нему завтра, он будет
дома.
Я поклонился и поблагодарил за хлопоты.
— А это вы можете оставить, — сказала она, указав на тетрадку.
Она и сестра подошли к Ажогиной и минуты две шептались с нею, поглядывая на меня.
Они советовались о чем-то.
— В самом деле, — сказала Ажогина тихо, подходя ко мне и пристально глядя в
лицо, — в самом деле, если это отвлекает вас от серьезных занятий, — она потянула из моих
рук тетрадь, — то вы можете передать кому-нибудь другому. Не беспокойтесь, мой друг,
идите себе с богом.
Я простился с нею и вышел сконфуженный. Спускаясь вниз по лестнице, я видел, как