Page 211 - Рассказы. Повести. Пьесы

если я живу не в настоящей комнате и не каждый день хожу в дом обедать, то слова отца, что
я живу у него на шее, звучат уже как будто не так обидно.
Меня поджидала сестра. Она тайно от отца принесла мне ужин: небольшой кусочек
холодной телятины и ломтик хлеба. У нас в доме часто повторяли: «деньги счет любят»,
«копейка рубль бережет» и тому подобное, и сестра, подавленная этими пошлостями,
старалась только о том, как бы сократить расходы, и оттого питались мы дурно. Поставив
тарелку на стол, она села на мою постель и заплакала.
— Мисаил, — сказала она, — что ты с нами делаешь?
Она не закрывала лица, слезы у нее капали на грудь и на руки, и выражение было
скорбное. Она упала на подушку и дала волю слезам, вздрагивая всем телом и всхлипывая.
— Ты опять оставил службу… — проговорила она. — О, как это ужасно!
— Но пойми, сестра, пойми… — сказал я, и оттого, что она плакала, мною овладело
отчаяние.
Как нарочно, в лампочке моей выгорел уже весь керосин, она коптила, собираясь
погаснуть, и старые костыли на стенах глядели сурово, и тени их мигали.
— Пощади нас! — сказала сестра, поднимаясь. — Отец в страшном горе, а я больна,
схожу с ума. Что с тобою будет? — спрашивала она, рыдая и протягивая ко мне руки. —
Прошу тебя, умоляю, именем нашей покойной мамы прошу: иди опять на службу!
— Не могу, Клеопатра! — сказал я, чувствуя, что еще немного — и я сдамся. — Не
могу!
— Почему? — продолжала сестра. — Почему? Ну, если не поладил с начальником,
ищи себе другое место. Например, отчего бы тебе не пойти служить на железную дорогу? Я
сейчас говорила с Анютой Благово, она уверяет, что тебя примут на железную дорогу, и
даже обещала похлопотать за тебя. Бога ради, Мисаил, подумай! Подумай, умоляю тебя!
Мы поговорили еще немного, и я сдался. Я сказал, что мысль о службе на строящейся
железной дороге мне еще ни разу не приходила в голову и что, пожалуй, я готов
попробовать.
Она радостно улыбнулась сквозь слезы и пожала мне руку и потом все еще продолжала
плакать, так как не могла остановиться, а я пошел в кухню за керосином.

II

Среди охотников до любительских спектаклей, концертов и живых картин с
благотворительной целью первое место в городе принадлежало Ажогиным, жившим в
собственном доме на Большой Дворянской; они всякий раз давали помещение, и они же
принимали на себя все хлопоты и расходы. Эта богатая помещичья семья имела в уезде
тысяч около трех десятин с роскошною усадьбой, но деревни не любила и жила зиму и лето в
городе. Состояла она из матери, высокой, худощавой, деликатной дамы, носившей короткие
волосы, короткую кофточку и плоскую юбку на английский манер, — и трех дочерей,
которых, когда говорили о них, называли не по именам, а просто: старшая, средняя и
младшая. Все они были с некрасивыми острыми подбородками, близоруки, сутулы, одеты
так же, как мать, неприятно шепелявили и все-таки, несмотря на это, обязательно
участвовали в каждом представлении и постоянно делали что-нибудь с благотворительною
целью — играли, читали, пели. Они были очень серьезны и никогда не улыбались и даже в
водевилях с пением играли без малейшей веселости, с деловым видом, точно занимались
бухгалтерией.
Я любил наши спектакли, а особенно репетиции, частые, немножко бестолковые,
шумные, после которых нам всегда давали ужинать. В выборе пьес и в распределении ролей
я не принимал никакого участия. На мне лежала закулисная часть. Я писал декорации,
переписывал роли, суфлировал, гримировал, и на меня было возложено также устройство
разных эффектов вроде грома, пения соловья и т. п. Так как у меня не было общественного
положения и порядочного платья, то на репетициях я держался особняком, в тени кулис, и