Page 262 - Рассказы. Повести. Пьесы

— Девки, воды! — кричал староста, тоже пьяный. — Поворачивайся, девки!
Бабы и девки бегали вниз, где был ключ, и таскали на гору полные ведра и ушаты, и,
вылив в машину, опять убегали. Таскали воду и Ольга, и Марья, и Саша, и Мотька. Качали
воду бабы и мальчишки, кишка шипела, и староста, направляя ее то в дверь, то в окна,
задерживал пальцем струю, отчего она шипела еще резче.
— Молодец, Антип! — слышались одобрительные голоса. — Старайся!
А Антип лез в сени, в огонь и кричал оттуда:
— Качай! Потрудитесь, православные, по случаю такого несчастного происшествия!
Мужики стояли толпой возле, ничего не делая, и смотрели на огонь. Никто не знал, за
что приняться, никто ничего не умел, а кругом были стога хлеба, сено, сараи, кучи сухого
хвороста. Стояли тут и Кирьяк, и старик Осип, его отец, оба навеселе. И, как бы желая
оправдать свою праздность, старик говорил, обращаясь к бабе, лежащей на земле:
— Чего, кума, колотиться! Изба заштрафована — чего тебе!
Семен, обращаясь то к одному, то к другому, рассказывал, отчего загорелось:
— Этот самый старичок, с узелком-то, генерала Жукова дворовый… У нашего
генерала, царство небесное, в поварах был. Приходит вечером: «Пусти, говорит, ночевать…»
Ну, выпили по стаканчику, известно… Баба заходилась около самовара, — старичка чаем
попоить, да не в добрый час заставила самовар в сенях, огонь из трубы, значит, прямо в
крышу, в солому, оно и того. Чуть сами не сгорели. И шапка у старика сгорела, грех такой.
А в чугунную доску били без устали, и часто звонили в церкви за рекой. Ольга, вся в
свету, задыхаясь, глядя с ужасом на красных овец и на розовых голубей, летавших в дыму,
бегала то вниз, то наверх. Ей казалось, что этот звон острою колючкой вошел ей в душу, что
пожар никогда не окончится, что потерялась Саша… А когда в избе с шумом рухнул
потолок, то от мысли, что теперь сгорит непременно вся деревня, она ослабела и уже не
могла таскать воду, а сидела на обрыве, поставив возле себя ведра; рядом и ниже сидели
бабы и голосили, как по покойнике.
Но вот с той стороны, из господской усадьбы, приехали на двух подводах приказчики и
работники и привезли с собою пожарную машину. Приехал верхом студент в белом кителе
нараспашку, очень молодой. Застучали топорами, подставили к горевшему срубу лестницу и
полезли по ней сразу пять человек, и впереди всех студент, который был красен и кричал
резким, охрипшим голосом и таким тоном, как будто тушение пожаров было для него
привычным делом. Разбирали избу по бревнам; растащили хлев, плетень и ближайший стог.
— Не давайте ломать! — раздались в толпе строгие голоса. — Не давай!
Кирьяк направился к избе с решительным видом, как бы желая помешать приезжим
ломать, но один из рабочих повернул его назад и ударил по шее. Послышался смех, работник
еще раз ударил, Кирьяк упал и на четвереньках пополз назад в толпу.
Пришли с той стороны две красивые девушки в шляпках, — должно быть, сестры
студента. Они стояли поодаль и смотрели на пожар. Растасканные бревна уже не горели, но
сильно дымили; студент, работая кишкой, направлял струю то на эти бревна, то на мужиков,
то на баб, таскавших воду.
— Жорж! — кричали ему девушки укоризненно и с тревогой. — Жорж!
Пожар кончился. И только когда стали расходиться, заметили, что уже рассвет, что все
бледны, немножко смуглы, — это всегда так кажется в ранние утра, когда на небе гаснут
последние звезды. Расходясь, мужики смеялись и подшучивали над поваром генерала
Жукова и над шапкой, которая сгорела; им уже хотелось разыграть пожар в шутку и как
будто даже было жаль, что пожар так скоро кончился.
— Вы, барин, хорошо тушили, — сказала Ольга студенту. — Вас бы к нам, в Москву:
там, почитай, каждый день пожар.
— А вы разве из Москвы? — спросила одна из барышень.
— Точно так. Мой муж служил в «Славянском базаре»-с. А это моя дочь, — указала
она на Сашу, которая озябла и жалась к ней. — Тоже московская-с.
Обе барышни сказали что-то по-французски студенту, и тот подал Саше двугривенный.