Page 267 - Рассказы. Повести. Пьесы

один не знал, что значит земство. И это пошло с тех пор, как богатые мужики, имеющие свои
фабрики, лавки и постоялые дворы, побывали в земских гласных, остались недовольны и
потом в своих фабриках и трактирах стали бранить земство.
Поговорили о том, что бог не дает снега: возить дрова надо, а по кочкам ни ездить, ни
ходить. Прежде, лет пятнадцать-двадцать назад и ранее, разговоры в Жукове были гораздо
интереснее. Тогда у каждого старика был такой вид, как будто он хранил какую-то тайну,
что-то знал и чего-то ждал; говорили о грамоте с золотою печатью, о разделах, о новых
землях, о кладах, намекали на что-то; теперь же у жуковцев не было никаких тайн, вся их
жизнь была как на ладони, у всех на виду, и могли они говорить только о нужде и кормах, о
том, что нет снега…
Помолчали. И опять вспомнили про кур и овец и стали решать, кто виноват.
— Земство! — проговорил уныло Осип. — Кто ж!

VIII

Приходская церковь была в шести верстах, в Косогорове, и в ней бывали только по
нужде, когда нужно было крестить, венчаться или отпевать; молиться же ходили за реку. В
праздники, в хорошую погоду, девушки наряжались и уходили толпой к обедне, и было
весело смотреть, как они в своих красных, желтых и зеленых платьях шли через луг; в
дурную же погоду все сидели дома. Говели в приходе. С тех, кто в Великом посту не успевал
отговеться, батюшка на Святой, обходя с крестом избы, брал по 15 копеек.
Старик не верил в бога, потому что почти никогда не думал о нем; он признавал
сверхъестественное, но думал, что это может касаться одних лишь баб, и когда говорили при
нем о религии или чудесном и задавали ему какой-нибудь вопрос, то он говорил нехотя,
почесываясь:
— А кто ж его знает!
Бабка верила, но как-то тускло; все перемешалось в ее памяти, и едва она начинала
думать о грехах, о смерти, о спасении души, как нужда и заботы перехватывали ее мысль, и
она тотчас же забывала, о чем думала. Молитв она не помнила и обыкновенно по вечерам,
когда спать, становилась перед образами и шептала:
— Казанской Божьей Матери, Смоленской Божьей Матери, Троеручицы Божьей
Матери…
Марья и Фекла крестились, говели каждый год, но ничего не понимали. Детей не учили
молиться, ничего не говорили им о боге, не внушали никаких правил и только запрещали в
пост есть скоромное. В прочих семьях было почти то же: мало кто верил, мало кто понимал.
В то же время все любили Священное писание, любили нежно, благоговейно, но не было
книг, некому было читать и объяснять, и за то, что Ольга иногда читала Евангелие, ее
уважали и все говорили ей и Саше «вы».
Ольга часто уходила на храмовые праздники и молебны в соседние села и в уездный
город, в котором было два монастыря и двадцать семь церквей. Она была рассеянна и, пока
ходила на богомолье, совершенно забывала про семью и, только когда возвращалась домой,
делала вдруг радостное открытие, что у нее есть муж и дочь, и тогда говорила, улыбаясь и
сияя:
— Бог милости прислал!
То, что происходило в деревне, казалось ей отвратительным и мучило ее. На Илью
пили, на Успенье пили, на Воздвиженье пили. На Покров в Жукове был приходский
праздник, и мужики по этому случаю пили три дня; пропили 50 рублей общественных денег
и потом еще со всех дворов собирали на водку. В первый день у Чикильдеевых зарезали
барана и ели его утром, в обед и вечером, ели помногу, и потом еще ночью дети вставали,
чтобы поесть. Кирьяк все три дня был страшно пьян, пропил все, даже шапку и сапоги, и так
бил Марью, что ее отливали водой. А потом всем было стыдно и тошно.
Впрочем, и в Жукове, в этой Холуевке, происходило раз настоящее религиозное